Тайна замка Вержи

Венсан придвинул колченогий табурет и устроился в углу. Через узенькое пыльное оконце с трудом просачивался неясный свет, которого хватало лишь на то, чтобы обрисовать контуры тощей фигуры в черном чепце. Седые волосы Бернадетты, выбившиеся из-под оборок чепца, в этом неверном свете напоминали нити паутины.

Старуха пересыпала орешки обратно. Скорлупки постукивали друг о друга: ток-ток-ток, ток-ток-ток.

– Это случилось давным-давно, в Лютую зиму…

Венсан вздрогнул и внимательно взглянул на Бернадетту. Голос ее изменился до неузнаваемости, будто внутри проснулся другой человек. И говорил этот другой протяжно и мягко, словно гладил по бархатистой шкуре пушистого зверя, и знал такие слова, которые вряд ли ожидаешь услышать от простой старухи.

– Чужаки спустились с северных отрогов. Их гнали ледяные ветра и голод, из-за которого большая часть их народа вымерла в тот суровый год еще в дороге. Оставшиеся забились в лесные хижины и притаились, словно больной барсук.

Но лес, который тогда еще назывался Беличьим, был милостив к ним. Охотники с гор принялись стрелять белок, женщинам не было равных в выделке шкур, а старики торговали ими. Вскоре убогие шалаши сменились домами. Так возникла деревня Левен.

– Когда это случилось, Бернадетта?

Старуха не ответила. Она все пересыпала горсть орехов из одной руки в другую и, казалось, даже не услышала лекаря, внимая лишь их тихому перестуку.

– Деревня быстро богатела. В благодарность небесам жители возвели церковь из белого камня, привезенного издалека, с самого берега моря.

Прошли годы, и Левен разрослась вширь и вглубь, тесня лес. С каждой новой монетой, упавшей в карман, охотники становились все высокомернее. Они высмеивали тех, кто пахал землю в Вержи и Божани. Они дразнили толстых торговцев, выкупавших у них шкуры, хотя торговцы сполна расплачивались полновесным серебром. В своем непомерном чванстве левенцы дошли до того, что объявили себя хозяевами леса, когда-то приютившего их.

Топоры зазвенели попусту, вырубая дубы не для нужды, а лишь для того, чтобы дровосеки могли состязаться в своем умении. Лучшим деревом, самым ценным деревом топили левенцы печи и кичились друг перед другом своим богатством.

И тогда случилось им знамение: лес застонал посреди полного безветрия, небо днем потемнело, а на крышу часовни с высокого дуба спрыгнула белка. Черен был ее хвост, и левое ухо черно, как копыто дьявола. Белка трижды крутнулась вокруг себя, вспыхнула ярким пламенем и сгорела без следа.

Тогда бы и прислушаться людям к голосу разума! С божьей помощью беду удалось бы отвести. Но никто не внял предостережению…

Бернадетта тяжело вздохнула. Где-то в печной трубе взвыл ветер, словно упрашивая ее продолжать.

– Белка с черным хвостом в один недобрый день явилась снова. Первым наткнулся на нее кюре, выйдя из церкви. На кладбище за часовней по надгробиям метался рыжий зверек и на каждом оставлял грязный след. Бесовское отродье спрыгнуло вниз, вспыхнуло в траве, но на сей раз не исчезло: из огня вышла молодая прекрасная девушка с распущенными рыжими волосами.

Потрясенный кюре застыл, не в силах отвести от нее глаз. А девушка направилась к лесу, избегая выходить на тропу, куда падала тень от часовни.

Но когда она проходила мимо священника, налетел порыв ветра и разметал ее длинные волосы. И тогда старик увидел, что одно ухо у девушки черное: черное, как гнилое дупло, как нутро утопленника, как копыто дьявола!

Вскрикнув, кюре осенил ее крестным знамением. Девушка завыла, завертелась волчком и предстала перед ним в своем истинном облике – в облике старухи, древней, как смерть.

– Это и была ведьма? – спросил Венсан. Рассказ ключницы, как он ни противился, захватил его.

– Да. Не ведунья, что в песнях подземных ручьев слышит отзвуки того, чему только суждено случиться, и не знахарка, что врачует полевыми цветами и лесными травами. Настоящая ведьма – порождение глухой чащи, наколдовавшее себе человеческий облик или укравшее его у одной из тех несчастных, что бесследно сгинули в дальних болотах. Она скрылась в дубраве, на прощанье швырнув в перепуганного старика несколько рыжих волосков. На лету они превратились в острые иглы, и каждая вонзилась священнику в грудь.

– Он умер? – не удержался лекарь.

– Его нашли лежащим в беспамятстве у ограды. На сутане кюре пламенели рыжие беличьи шерстинки. В тот же вечер охотники принесли пугающую весть: в полутора лье от деревни посреди леса словно из-под земли выросла хижина: венцы покрыты плесенью, а двери нет вовсе. Рядом струится из-под корней высохшего дерева черный ручей, источая невыносимое зловоние.

Быть может, и тогда еще не поздно было опамятоваться людям. Но кто слеп, тот не прозреет, коли не случится чуда, а жители Левен не заслужили чудес.

Охотники привели разъяренную толпу туда, где среди расступившихся стволов притаилась лачуга. Крышу ее, словно живой ковер, покрывали белки. Самые глупые начали стрелять по ним и не угомонились, пока не извели все стрелы, а прочие обложили убежище ведьмы сухим сеном и подожгли.