Тайна замка Вержи

До них донеслись стоны и кряхтение. Старик решил перебраться в тень, но встать ему удалось лишь с третьей попытки.

– Что ж с ним делать-то, господи…

Николь впервые видела хозяйку в такой растерянности.

– Пусть уходит! – шепотом потребовала она.

– Нет. Нельзя… Больной он, старый.

Девочка сжала губы. Происходящее нравилось ей все меньше и меньше. Как викарий, чудом выживший в давней резне, смог найти поляну, раз она заговорена? Как добрался сюда, если с трудом проходит четыре шага?

– Давай прогоним его! – горячо зашептала она. – Пса натравим! Арлетт, прошу тебя!

Старуха с силой провела ладонью по лицу.

– Не могу я, лягушоночек! Не могу!

Николь опустила голову. Что она могла возразить Арлетт, когда на крыльце сидел единственный оставшийся в живых свидетель ее былой любви, осколок разбившейся чаши, в которую налито было когда-то полной мерой радости и счастья.

– Ты не боишься, что он тебя узнает? – обреченно спросила она.

Арлетт невесело улыбнулась.

– Даже Симон, восстань он из мертвых, не узнал бы меня. Нет, милая, мне нечего бояться.

…В конце концов порешили, что старуха пойдет одна, а Николь останется дожидаться ее. Если что-то не так, убежит вместе с собакой.

Девочка согласилась, твердо уверенная, что, случись недоброе, бросится на подмогу Арлетт. А пес ей поможет. Пускай никакой он и не Баргест, зубов у него от этого не меньше.

Она украдкой следила, как старуха подходит к дому, а викарий с трудом, цепляясь за перила, поднимается ей навстречу, растягивая губы в пугливой улыбке. Краткий разговор – и оба скрылись внутри.

Потекло время, невыносимо долгое, как утренняя служба в промозглой церкви. Николь извелась от нетерпения. Наконец дверь распахнулась, и наружу бочком выбрался старик, сминая шляпу в руках. Двигался он неуверенно, пошатываясь, точно пьяный, но выглядел куда лучше прежнего.

«Щеки порозовели, – отметила Николь. – И шею больше не кривит. А лысина, лысина так и сияет».

Под ногами раздалось вопросительное ворчание.

– Все в порядке, – шепнула девочка, и пес умолк.

Викарий, глупо и бессмысленно улыбаясь, спустился с крыльца и побрел к лесу. Николь кралась за ним до тех пор, пока не убедилась, что старик и впрямь уходит.

Арлетт отмывала руки на заднем дворе.

– Зачем он приходил? Он тебя узнал? Что с ним было? Ты его опоила? – налетела на нее Николь.

– Тише, тише, лягушоночек!

Мокрыми ладонями старуха беззлобно хлопнула суматошную девчонку по плечам. Вроде легонько, но Николь показалось, что еще б чуть-чуть посильнее – и ушла бы в землю по самую макушку.

– Скажешь тоже – опоила! Хребтину ему вправила и всех делов.

– А почему он шатался? – не поверила Николь.

Арлетт объяснила, что такое бывает. Если кости у человека сперва разъехались, а потом их на нужное место поставили, то в голове становится пусто и радостно.

…– Бедный викарий от счастья такого даже шляпу свою забыл, – закончила она. – А теперь дуй за нашими мешками.

Пока таскали лекарственные припасы, пока раскладывали по новым местам, Арлетт пересказала девочке, что ей удалось выпытать у викария.

В мясорубке Головореза он выжил, забившись в какую-то щель, где и кошке было бы тесно. А после, улучив момент, бежал, подвывая от страха. Долгие годы старик прятался бог знает где, уверенный, что Головорез станет искать его, но под конец лет устал бояться, вернулся в родные края и осел на маленькой пасеке под Божани.

К этому времени он был уже очень болен. По совету соседей викарий наведался в хижину ведьмы, но поняв, что хозяйка там не объявится, в отчаянии пошел куда глаза глядят, готовясь принять смерть в лесу.

И вышел на поляну в дубраве.

– Несчастный он человек, – задумчиво сказала Арлетт, счищая прилипшие веточки и грязь со смолы.

– Почему? – удивилась Николь. – Ведь выжил же!

– Что за жизнь в вечном страхе? Грешным делом я уж подумала: лучше бы Головорез прикончил его тогда. Пустой он стал, ну чисто трухлявый орех.

Старуха взвесила в ладони медовый брусок смолы и бережно замотала в промасленную тряпицу.

Николь задумалась.

Трое остались живы после резни в замке. Дядюшке Гастону помог случай, Арлетт выторговала спасение у ведьмы, а викария не иначе как хранил сам господь. Получается, защитили их случайность, зло и добро.

Но если бы не вмешательство колдуньи, Арлетт была бы мертва, а значит, и сама Николь тоже. Выходит, своей жизнью она обязана злу?

Где-то здесь таилась ошибка. Однако как ни пыталась девочка поймать ее за хвост, ничего не получалось.

«Пустой… выдолбленная тыква…»

Странно, что, услышав эти слова, она подумала вовсе не о викарии, а о Гастоне. Как он идет, жестко переступая, будто ноги у него не гнутся, и садится так, будто не гнется спина, и смотрит на нее с таким видом, будто его прямые твердые губы не гнутся в улыбке.

Дядюшка ей никогда не улыбался. Впрочем, он не улыбался никому. Разве что лошадям, да и то когда этого никто не видел.

Но он был заботлив, ни разу не побил племянницу, и Николь знала, что в глубине души Гастон любит ее. Кого не любят, тех не оберегают.

– О чем задумалась, лягушоночек? – вырвал ее из размышлений голос старухи.