Тайна замка Вержи

На первом же изгибе дороги девочка нырнула в крапивные заросли. Дождавшись, когда все скроются из виду, она выбралась с другой стороны и, пригибаясь, побежала в сторону леса, на ходу расчесывая вздувающиеся розовые волдыри.

Ей удалось ускользнуть!

Обратный путь оказался долгим. Но Николь шла и шла, не чувствуя усталости. Ее переполняло неведомое прежде счастье, от которого она стала будто хмельная, и если бы попался ей по дороге случайный путник, решил бы, что встретил помешанную. Она то смеялась, то плакала, и с губ ее лилась песня, состоящая из одного-единственного слова.

– Мама, мама, мама, мама! – пела Николь на ходу. – Мама-мама-мама-мама!

Она без конца проигрывала в воображении сцену их встречи, не видя ничего вокруг, а потому заметила неладное лишь тогда, когда ступила под своды дубравы. Николь остановилась как вкопанная, и счастье, плескавшееся в ней через край, пересохло в один миг, а на его месте разлилось предчувствие страшной беды.

Над поляной, где была лачуга Арлетт, расползался черный дым.

Глава 23

В воздухе кружились серые хлопья и медленно, как снег, опускались на свежее пепелище. Николь ступала по теплой земле, перешагивая через обугленные бревна, обломки крыши, подернутые сединой пепла доски, в которых с трудом угадывались ставни… Кое-где струйки дыма поднимались черными змейками из-под завалов – такие места она обходила стороной.

Возле того, что было когда-то сараем, она наткнулась на козу. Немного постояла, глядя на побуревший мех, и двинулась дальше.

Ветер, налетая порывами, подкидывал золу в горсти. Серебристая пыль беззвучно оседала траурной каймой на скукожившихся от жара листьях.

Лес выцвел и потускнел, как старик, стоящий на пороге смерти. От куста жимолости, опаленного дыханием огня, остался прозрачный остов, словно призрак былого цветения и счастья. Все вокруг погрузилось в глубокое тяжелое безмолвие, которое нарушали лишь треск догорающих бревен и шаги Николь.

Арлетт она нашла за домом. Ей пришлось потратить некоторое время на то, чтобы растащить груду толстых, тяжелых обрубков, которыми было завалено тело. Некоторые из них с одного края оказались обуглены, и когда Николь закончила свою работу, ладони у нее были в саже. Девочка тщательно вытерла их о рубаху, чтобы не испачкать лицо матери, и опустилась на землю рядом с ней.

Грудь Арлетт она прикрыла, оторвав длинную полосу от ее юбки и соорудив из нее что-то вроде накидки. Это было хорошо, это было правильно, потому что Арлетт показалась ей какой-то холодной. Николь прижала мать к себе, стараясь устроить поудобнее, чтобы та видела не пожарище, а край леса, и тихо запела.

Ветер согнет траву,
Разметает стога,
Спутает волосы крошке Мари,
Сдует с крыши воробьев,
А тебя погладит,
Всего лишь погладит…

Она ласково провела ладонью по белой щеке матери, убирая выбившиеся пряди.

Ветер примчится с моря,
По дороге заглянет на вересковые холмы,
Навестит дубовые рощи,
Принесет мне подарки:
С холмов – ожерелье,
Из дубрав – корону,
А с моря лодочку,
Маленькую лодочку.

У нее затекла рука, но она боялась поменять положение, чтобы не потревожить Арлетт.

Не нужно тебе ожерелье,
И корона тебе ни к чему,
Возьми только лодочку,
Маленькую лодочку.
Садись в нее,
И ветер понесет тебя
Далеко-далеко,
Дальше вересковых холмов,
Дальше зеленых дубрав,
До самого моря,
До самого моря.

Она пела и пела, баюкая Арлетт, зажмурившись, чтобы дым не разъедал глаза, а пепел все падал и падал, заметая их.

Пой, Птичка-Николь, пой. Пока ты поешь, время остановилось. Не зря говорят, что твои песни зачаровывают. Заколдуй себя, и эту мертвую поляну, и разоренный дом. Верни все, как было: золотые всплески солнца в волнующейся дубраве, сверкающих стрекоз, шерстяной мох под скрипучими ступеньками крыльца. Оглянись вокруг, Птичка! Видишь, что сотворил твой прекрасный голос с растерзанным сердцем леса? Вновь благоухает жимолость, сушится под навесом шалфей, Арлетт в тени дома раскладывает принесенные утром травы, отгоняя надоедливую белую козу и с улыбкой поглядывая на тебя.

«Эй, лягушоночек! Что это ты там делаешь?»

«Баюкаю тебя, мама. Твое тело все холоднее, оно тяжелеет, мне трудно держать тебя».

«Так отпусти меня».

«Не могу. Я только нашла тебя, как же мне тебя отпустить?»

Арлетт перестает улыбаться. «Не говори мне того, что собираешься сказать, – хочет крикнуть Николь. – Не смотри на меня своими прозрачными виноградными глазами с такой жалостью! Молчи, мама, молчи, дай мне просто допеть мою песню, держа тебя на руках, пока ты не отогреешься!»

Но старуха качает головой.