Тайна замка Вержи

Николь и самой не давал покоя этот вопрос.

– Маркиз, – подумав, сказала она. – Никто другой не смог бы.

– Это еще почему?

Девочка с удивлением взглянула на свою спутницу.

– Их же все любили!

– Глупости говоришь, – возразила Арлетт, отмахиваясь веткой от назойливой мошкары. – Не бывает такого, чтоб человека все любили, ежели только он не покойник. Ты, поди, и сама графиню не слишком жаловала.

Николь пришлось признать ее правоту.

– Холодная она, как льдина, – оправдываясь, пробормотала девочка.

– А я о чем говорю? Каждый повод найдет. Кто позавидует, а кто и вовсе любить никого не умеет, кроме себя.

Арлетт вновь свернула с тропы и поднырнула под ветки корявой лещины. В орешнике было тенисто, влажно, и комары, обрадовавшись, запели еще громче и пронзительнее, словно призывая новые отряды.

– Тут другое сообразить надо. Кому от их смерти стало лучше?

– Мари! – брякнула Николь, не задумываясь.

Арлетт замедлила шаг, глянула с любопытством:

– Что еще за Мари?

– Горничная наша. Но только она не убивала! – спохватилась девочка. – Мари не такая!

– Отчего ж ты ее вспомнила?

– Элен вечно ее шпыняла, – пожала плечами Николь. – А графиня и вовсе видеть не могла, гнала с глаз долой.

Возле огромного муравейника высотой с человеческий рост старуха задержалась: отломила ветку, наскоро ободрала кору, сунула острым краем в шевелящуюся гору и поскорее увлекла девочку прочь от рассердившихся хозяев.

– Хорошенькая она, эта твоя Мари?

Николь прыснула.

– У-у-у! – понимающе протянула старуха. – От страшненьких да обиженных всего ожидать можно!

– А если обиженный, но красивый?

– Красивому есть чем утешиться, – рассудительно пояснила Арлетт. – Все, пришли.

Николь отвела ветку с липкой паучьей снастью.

Домишко выглядел хилым и неряшливым, как наспех сложенный шалаш, зато ограда вокруг него стояла основательная. На кольях торчали коровьи черепа, похожие на огромные белые муравьиные морды с рогами.

Николь замерла.

– Это зачем? – напряженным шепотом спросила она. – Народ пугать?

– Соображаешь, – одобрила старуха. – Давай внутрь.

Черепа смотрели строго и печально. Кое-где рога оплел вьюн, и посмертные венки на выбеленных временем костях выглядели еще более жутко, чем сами головы.

В лачуге Арлетт сразу же взялась за дело. Шелестящие сухие травы, сплетенные в косы, кульки со сморщенными ягодами, грязные куски смолы с налипшими хвоинками – все это старуха снимала с полок, а Николь раскладывала по мешкам.

– Затаиться пока что надо. – Арлетт приоткрыла крышку пузатого горшка, и оттуда выплеснулся острый запах лесных гнилушек. – Возьми-ка…

Николь аккуратно уложила его на дно.

– Как же ты лечить будешь?

– Пока маркиз не перебесится, никак. Ничего, лес прокормит.

Когда мешки раздулись, как рыбьи пузыри, Арлетт помогла девочке взгромоздить один на спину.

– Не отставай, – предупредила она, взявшись за дверную ручку, – и если я молчу, то и ты помалкивай. Слишком уж много вокруг охотников навести на нас его светлость.

В орешнике беззаботно куковала кукушка. С коровьего черепа, склонив пеструю голову, посматривал смородиновым глазом дрозд. При виде птицы Арлетт сразу успокоилась.

– Не добрался еще сюда никто.

И пошла легко, словно и не висела тяжелая ноша за спиной.

Петлявшая тропа снова вывела их к муравейнику. Старуха выдернула палку, оббила о ствол лещины и зашагала прочь. А Николь загляделась на черные ручейки, и пришлось поплясать, смахивая с башмаков рассерженных мурашей.

– Послушай, Арлетт! – догнала она старуху. – Отчего ты уверена, что в твоем доме нас не найдут?

– Ведьма его охранила, – объяснила та. – Заговором или колдовством, уж не знаю, но только всем отвела глаза.

Они выбрались из орешника, стряхивая паутину и насыпавшуюся за шиворот лиственную труху.

– Было дело – искал меня один дворянчик. Втемяшилось в высокородную голову, что я его мать извела. Нанял охотников и давай по лесам вынюхивать! Бродил-бродил вокруг моей хибары – все впустую! Так и не нашел, плюнул и ушел ни с чем.

Старуха лизнула оголенную часть ветки и скривилась:

– Ух, кислятина! Аж глаза дерет! В общем, тогда-то я и догадалась, что местечко в дубраве – заговоренное. А после вскрылось, что старую мамашу его жена потравила. Вот так-то!

Николь заметно повеселела. С тех пор как она поняла, что Арлетт не колдунья, ее не отпускал страх, что люди Мортемара доберутся до старухи. Нащупав в подкладке камень, девочка мысленно поклялась, что вернет его.

Когда, миновав колючих можжевеловых стражей, они вышли на поляну, возле дома их ждали.

Старик притулился на нижней ступеньке крыльца, скрючившись в три погибели и неестественно вывернув шею. Был он тщедушен и жалок: в штопаной-перештопанной рубахе, засаленных штанах и видавшей виды шляпе, до того истрепанной, что в прорехах виднелась блестящая лысина. Безгубый рот кривился от боли.

Арлетт схватила Николь за плечо и втащила обратно, под прикрытие разросшегося куста жимолости. Щелк! – из рукава ее будто сам собою выскочил острый птичий клюв ножа.

– Кто это? – одними губами прошелестела Николь. На лезвии вспыхнул блик, точно глаз, ищущий, кого бы клюнуть.