Тайна «Железной дамы»

Иван Несторович с трудом поднялся, сел. Зажег спичку, посветил – как будто опасности вокруг нет, но пес стал отчаянно рваться куда-то, и доктору ничего не оставалось, как последовать за своим поводырем, напоследок щелкнув крышечкой часов. Сколько? Шесть?

Мгновенно придя в себя, он еще раз посмотрел на стрелки – те застыли ровнехонькой, вертикальной стойкой. Засыпал, было семь, проснулся – шесть? Что за чудеса с его хронометром?

Продолжая недоумевать, поплелся за грифоном, на ходу соображая, в бреду ли он время засекал, али проспал одиннадцать часов. Он не спал так долго уже года три! Почти полдня… Или, может, время обратилось вспять, и если вдруг случится выбраться наружу, то встретит его на улице XIV век…

Нет, нет…

Прошло еще несколько часов, Иван Несторович стал подумывать, что напрасно теряет время и силы. Телом овладела такая непреодолимая усталость, что он уже и ползти не мог. Веки сами собой смыкались.

Тут случилось долгожданное – очертания стен и пола стали едва заметны в неясном, приглушенном свете, совершенно не похожем на фосфоритовое свечение гигантских братских могил. С потолка сочился слабый лучик, но разглядеть, откуда, было невозможно – узенькая щель, точно оставшаяся после землетрясения, виднелась под низким сводом туннеля. И все.

Иван Несторович попробовал разглядеть ее, попробовал прислушаться, не раздастся ли оттуда звук голосов или проезжающего экипажа. Нет. Одна отрада – как будто повеяло свежестью. Он даже замер на мгновение, прикрыв глаза, просто жадно вдыхал, пока грифон не задергал поводком руку.

– Что ж ты шустрый такой, – проворчал Иноземцев, сполз на пол и откинулся затылком на камни. – Что ты меня кругами водишь? Не могу больше…

«Нет, можешь! – запротестовал разум. – Свет близок, значит, не столь глубоко…»

В подтверждение протеста пес запрыгал и разразился отчаянным лаем. То ли близкое и возможное, тем не менее избавление почуял, то ли…

Стал он рваться так отчаянно, что пришлось Иноземцеву заставить себя встать и пойти. Негоже так в пяти шагах от спасения руки опускать. Интуиция вдруг забарабанила по вискам – сейчас-сейчас, вот еще чуток, давай, я здесь, твоя свобода.

Прошли еще несколько коридоров, пес то вправо сворачивал, то влево, будто знал, куда нестись. Иван Несторович, безучастно стукаясь плечами об углы, спотыкаясь о ступени, вдруг потянувшие его наверх, уже не замечая ничего – ни куда шел, ни зачем, ни боли, ни жажды, полностью отдавшись на волю поводка, сотворенного из собственного рукава, едва поспевал ногами и руками переступать. И тут перед очередным узеньким лазом, куда грифон опрометью метнулся, доктор услышал человеческие голоса, отдаленные, будто замогильные, целый гам. Верно мертвый город. Ожившие мертвецы. Или люди? Рынок Ле-Аль!

Люди! Живые!

Никогда прежде он не был так им рад.

Занеся колено в лаз, который над линией пола отстоял аршина на три, он вдруг нащупал клочок бумаги, такой же плотной, как и записка от Ульяны, найденная на ступенях входа в подвал. Невольно Иван Несторович дернул грифона назад, тот, взвизгнув, тотчас оказался возле него. Трясущимися руками зажег последнюю спичку и развернул найденный лист.

«Верить мне опасно, а не верить – смертельно опасно. Ариадна».

Нет, Иноземцев не разозлился. Бездумно сунул записку в карман брюк, отвязал поводок, пес моментально сиганул в глубь лаза, а сам пополз вслед за ним. В конце пути наткнулся на кирпичную кладку. Из последних сил навалился плечом, та тотчас, уж как-то даже чересчур легко, поддалась, и Иноземцев вместе с кирпичами, пылью и взвизгнувшим грифоном вывалился в помещение, сплошь уставленное ящиками.

Придя в себя, он смог разглядеть, что кирпичи не были скреплены раствором, просто аккуратно выложены, а отверстие в лаз – старательно укрыто какой-то старой тряпкой, прибитой к стене. В эту минуту где-то в дальнем углу скрипнула дверь, голоса стали громче, дневной свет белым шлейфом накрыл потолок. Под шумный лай своего спасителя, не помня себя, он поднялся и, как пьяный, пошел на свет, спотыкаясь о корзины с картошкой и яблоками, о мешки, тележки, добрался до прямоугольника горящего божественным светом – дверного проема и шагнул наружу, сбив с ног какую-то торговку. Та с криками отскочила.

Не успел он ступить на свет божий, как тотчас был окружен толпой. Кто-то попытался схватить за шиворот, приняв, видимо, за бродягу, решившего отдохнуть на ящиках склада, но то ли пес весь черный, грязный, в паутине напугал толпу лаем, то ли признали в Иноземцеве по одежде под слоем пыли добропорядочного горожанина, попавшего в беду, али еще почему-то, но отпустили быстро. Он упал на колени, а потом ощутил на губах холодное прикосновение фляжки с портвейном, которую тотчас же отверг.

– Воды, пожалуйста. Воды! – не попросил он, а гневно выкрикнул.

Вроде и спасен был, радуйся, но внутри все клокотало, зудело. Свет резал глаза, очки он, конечно же, потерял. Вокруг мелькали размытые лица, тени, что-то кричали, спрашивали.