Тайна «Железной дамы»

Иноземцев не был сыщиком, он не знал тонкостей дедукции и индукции в тех областях, что выходили за пределы человеческого тела. Поставить диагноз – пожалуйста, но объяснить причину смерти без тела – это как самого себя лечить, ощущение абсолютной слепоты. Все те подробности, что он выяснил, не сказали ему ровным счетом ничего. Куда делась Ульяна во время взрыва? Может, под стол забралась, может, в шкаф, может, в подвале схоронилась? И почему Паризо настаивает, что Ульяна с Ромэном помчались к лестнице одновременно, оба разом? Неужели Ромэн просто не успел спрятаться? Да, зачем же они не побежали вместе со всеми, а в глубь дома? И что они могли там увидеть?

Шли вверх по улице Дюто месье Герши и Иван Несторович молча, каждый в своих раздумьях. Иноземцев разрывался между двумя страстными желаниями – исследовать подвалы под магазином и произвести анатомирование тела. Но подвал исследовать при адвокате никак нельзя, а вот на тело взглянуть… Как врач и как человек, хорошо знавший Ульяну, он считал ключом ко всем разгадкам лишь вскрытие. Тут внезапно вспомнилось, что похороны на кладбище Пер-Лашез именно сегодня.

– Как они торопятся, – всхлипнул Герши и взглянул на часы. – Едемте, у нас не так много времени на дорогу. До Шарронского холма путь неблизок.

На повороте с бульвара Шаронн к улице Репо фиакр стал. Такого небывалого затора Париж еще не видывал. Иноземцев выглянул в окошко: длинная вереница экипажей уходила вверх по узкой улице, над едва тронутыми осенью густыми кронами парка кладбища выглядывала крыша цветочной лавки у ворот – еще как минимум полверсты.

Улочка сия была узенькой, крыши домов прятали небо, солнце сюда почти не проникало, медленно ползущая гусеница экипажей казалась олицетворением скорби. Только сейчас Иноземцев ясно ощутил, как тоска сковала под ложечкой, а перед взором возник образ этого всегда веселого, болтливого, оживленного, а порой встревоженного, мечтательного паренька. Удивительно, что за всю историю знакомства Иван Несторович не заметил в нем ярых склонностей к фанатизму. Романтик, грезивший великими свершениями. Война за справедливость и свободу народов для него была лишь игрой, ребячеством…

– Пешком дойдем, – проронил Иван Несторович, быстро расплатившись с фиакром.

Отправились они мимо экипажей вверх по рю Репо, пока не достигли цветочной лавки с венками на витрине, миновали невысокие кладбищенские ворота, выкрашенные в зеленую краску, за которыми распростерся самый настоящий город в городе. С улицами, аллеями, лужайками. От ворот повернули направо к аллее Казимира, справа и слева высились низенькие гроты, склепы, памятники, густые кроны старых каштанов и высоких туй нависали над ажурными куполами, поросшими мхом могильными плитами, мрамором статуй. Пахнуло холодком, извечным кладбищенским холодком, который был лишь следствием обилия кислорода в воздухе, присущего просторным зеленым насаждениям, но всегда представлялось, что холодок этот – мистический, веющий с того света, от холодных каменных плит, что скрывали целый город под землей – город в городе, город мертвых…

На Иноземцева нашло печальное уныние, он не любил кладбищ, от которых за версту несло безотрадной тоской, навевающей на мысли, что вся деятельность его ученой жизни, вся его бесконечная борьба с патологиями и болезнями, эксперименты с сыроедением и теории о долголетии – ничто по сравнению с незыбленностью смерти. Горько было вспоминать бюловский погост, себя в свежевырытой могиле, ведь случится день, когда он вернется в эту узкую канаву, его накроет камень, свет навеки померкнет, навеки… Адвокат не смел нарушить смурого молчания доктора. Шел Иноземцев, не отрывая взгляда от земли, будто слушая чей-то шепот, будто дух смерти, витавший над Пер-Лашезом, взял над ним власть.

Против воли в сим царстве скорби и полной, беспросветной безысходности Иноземцев стал впадать из печального уныния в отчаянное. А вдруг он заблуждается? А вдруг Ромэн мертв, он под одной из этих плит, в городе мертвых, а доктор просто поверить не может, что больше не явится неугомонный ребенок под вечер в лабораторию на улицу Медников, не будет больше под видом занятий сочинять поэмы, эпиграммы и стишки, а потом с детским воодушевлением зачитывать их, не пустится в долгие, насыщенные занимательными приключениями рассказы о Египте, не поведает о своей невесте, живущей в трехстах метрах над землей, или еще какую-нибудь увлекательную глупость. Появление ученика вызвало в системе жизненного процесса Иноземцева некоторый сбой. Иноземцев привык всегда действовать автоматически, не впадая в философские рассуждения, день ото дня движущей силой являлась схема: цель – задача – решение. И как только мальчишка наконец стал мало-помалу вписываться в эту схему, то внезапное его исчезновение привело к обрыву в цепи.

Именно поэтому Иноземцев остался уверенным, что Ромэн еще жив.