Тайна Желтой комнаты

Присяжные заседатели, занявшие свои места, были явно заинтригованы коротким разговором между мэтром Анри-Робером и редактором «Эпок», который разместился в первом ряду. Некоторое удивление вызвал и тот факт, что он не прошел вместе с другими свидетелями в отведенное для них помещение.

Чтение обвинительного заключения прошло, как всегда, без инцидентов. И не буду останавливаться на продолжительном допросе Робера Дарзака, отвечавшего одновременно и самым естественным и самым таинственным образом. Все, что он мог сказать, казалось естественным, все, о чем умалчивал, было для него гибельным, даже в глазах тех, кто чувствовал его невиновность.

Молчание Дарзака по известным нам вопросам обращалось против него и, безусловно, должно было плохо кончиться. Он не поддался уговорам председателя суда и даже министра юстиции, которые разъяснили ему, что нежелание говорить в подобных обстоятельствах равносильно смерти.

— Хорошо, — просто ответил он, — я умру, но я невиновен!

Его защитник пытался указать на благородство своего подзащитного, ссылаясь на некие моральные обязательства, которые могут взять на себя только героические души. Но он убедил лишь тех, кто хорошо знал Робера Дарзака и без того верил в его порядочность, остальные по-прежнему колебались.

После перерыва начался допрос свидетелей, а Рультабиль все не появлялся. При каждом скрипе двери на нее устремлялись все взгляды, которые затем немедленно переводились на редактора «Эпок», по-прежнему спокойно восседавшего в своем кресле. Наконец под гул голосов, сопровождавших этот многозначительный жест, он опустил руку в карман и вынул письмо.

Я не намерен подробно описывать весь процесс и хочу сразу перейти к поистине драматическим событиям этого незабываемого дня. Они разразились, когда мэтр Анри-Робер задал несколько вопросов папаше Матье, который, стоя у свидетельского пюпитра, защищался от обвинения в убийстве Человека в зеленом. На очную ставку была вызвана его жена, клятвенно заверившая присутствующих, что к смерти сторожа ее муж не имеет никакого отношения. Анри-Робер обратился к суду с просьбой немедленно заслушать по этому вопросу показания Фредерика Ларсана.

— Разговаривая с ним во время перерыва, — сказал адвокат, — я сделал вывод, что известный сыщик не считает ревность папаши Матье причиной гибели сторожа и имеет по этому поводу другое мнение. Было бы интересно узнать его версию.

Был введен Фредерик Ларсан, разъяснивший суду, что он не видит причин вмешивать трактирщика в это дело.

— Я высказал господину Марке свои предположения, — сказал он, — но кровожадные угрозы папаши Матье слишком поразили воображение судебного следователя. Для меня покушение на мадемуазель Станжерсон и убийство сторожа — это единая цепь событий. В преступника выстрелили, когда он бежал по основному двору, и, как показалось, ранили. На самом же деле он лишь споткнулся, огибая правое крыло замка, и встретил сторожа, без сомнения пытавшегося его задержать. Негодяй все еще держал в руках нож, которым поразил мадемуазель Станжерсон, он ударил сторожа в сердце, и бедняга скончался на месте.

Это объяснение показалось публике тем более правдоподобным, что точно так же думали и многие другие, следившие за ходом событий в замке Гландье. Послышался одобрительный шепот.

— А что же случилось с убийцей? — спросил председательствующий.

— Он несомненно спрятался в каком-нибудь темном углу двора и преспокойно бежал, после того как все ушли, унося тело сторожа.

В этот момент среди всеобщего оцепенения в глубине зала раздался звонкий голос.

— Я согласен с Фредериком Ларсаном по поводу удара ножом в сердце, — произнес он, — но вот бежал убийца оттуда совершенно иначе.

Все обернулись, судебные приставы бросились в зал, призывая публику к спокойствию, а председательствующий с возмущением потребовал выяснить, кто нарушил тишину, и немедленно удалить виновника из зала.

— Это я, господин председатель, — прозвучал тот же голос, — это я, Жозеф Рультабиль.

XXVII. ГЛАВА, в которой Жозеф Рультабиль появляется во всем своем блеске

Невозможно описать волнение, охватившее весь зал в этот момент. Приветственные крики смешались с возмущенными возгласами, а кому-то из женщин сделалось даже дурно. Все желали поскорее увидеть Рультабиля, и напрасно председательствующий взывал к порядку, угрожая очистить зал, никто его не слушал.

В это время Рультабиль, пробираясь через толпу, направился к своему редактору. Они горячо обнялись, после чего Рультабиль взял у него из рук письмо и, спрятав его в карман, подошел к барьеру. На нем был все тот же костюм, который я видел и в день отъезда, но, Боже мой, в каком состоянии!

— Прошу прощения, господин председатель, — сказал он, — дело в том, что опоздал пароход. Я — Жозеф Рультабиль, и только что прибыл из Америки.

Неожиданно весь зал охватил смех, все так обрадовались его появлению, что, казалось, освободились от какой-то гнетущей тяжести. Публика была уверена, что Рультабиль наконец-то привез истину и сейчас им ее сообщит.