Тайна Желтой комнаты. Духи Дамы в черном

Итак, сидя между delegato и только что прибывшим следователем и держа в руках «самый древний в мире скребок», Рультабийль рассуждал. В момент преступления поблизости от жертвы находились лишь те, кого я перечислил выше. Это казалось всем бесспорным, как вдруг Рультабийль с необычайной четкостью, которая привела в восторг следователя и в отчаяние delegato, доказал, что настоящий и единственный виновник – это сам покойник. Четверо стоявших под потерной и двое в комнате Старого Боба были друг у друга на виду, когда убили Бернье; следовательно, Бернье мог убить себя только сам. Судебный следователь чрезвычайно заинтересовался и спросил, не знает ли кто-нибудь из нас причин возможного самоубийства Бернье, на что Рультабийль ответил, что для того, чтобы умереть, можно обойтись без преступления и без самоубийства – достаточно несчастного случая. Об этом свидетельствует и «орудие преступления» (эти слова Рультабийль произнес с изрядной долей сарказма). По его мнению, представить, что убийца замышляет совершить преступление с помощью этого старого камня, просто немыслимо. Тем более немыслимо представить себе, что Бернье, решив покончить счеты с жизнью, выбрал своим орудием этот троглодитский нож. А вот если этот камень необычной формы привлек его внимание, если Бернье поднял его, а потом упал, держа камень в руке, – вот тогда драма объясняется очень просто. Папаша Бернье упал на этот ужасный трехгранный камень так неудачно, что пронзил себе сердце.

После этого снова позвали врача, он снова обнажил торс жертвы и, сравнив рану с роковым скребком, вынес научное заключение: рана могла быть нанесена этим предметом. Отсюда благодаря доводам Рультабийля до подтверждения несчастного случая оставался один шаг. Чтобы сделать его, судейским потребовалось шесть часов. В течение шести часов они допрашивали нас – беспрерывно и безрезультатно.

Когда этот суматошный и ненужный допрос окончился и врач принялся осматривать Старого Боба, мы с миссис Эдит уселись в его гостиной, откуда только что ушли представители власти. Дверь гостиной, выходившая в коридор Квадратной башни, была отворена. Мы слышали, как плачет матушка Бернье над телом мужа, которое перенесли в привратницкую. Должен признать, что нам нелегко было сидеть между трупом и раненым, которые, ей-богу, несмотря на усилия Рультабийля, оба казались мне подозрительными; весь ужас того, что мы наблюдали, удваивался из-за внутреннего страха перед тем, что нам еще предстояло увидеть. Вдруг миссис Эдит схватила меня за руку и воскликнула:

– Не оставляйте меня! Не оставляйте! Рядом со мной теперь только вы. Где князь Галич, я не знаю, от мужа тоже нет вестей. Это ужасно! Он оставил мне записку, что отправился на поиски Туллио. Ведь мистер Ранс еще не знает, что Бернье убит. Нашел ли он Морского Палача? Я теперь жду правды только от него, от Туллио! А телеграммы все нет. Это невыносимо!

С той минуты, как миссис Эдит так доверчиво взяла мою руку и задержала ее на несколько мгновений в своей, я был всей душой с нею и дал понять, что она может рассчитывать на мою преданность. Мы вполголоса обменялись с нею этими незабываемыми фразами, а тем временем во дворе мелькали судейские в сопровождении Рультабийля и господина Дарзака. При всяком удобном случае Рультабийль бросал взгляд в нашу сторону. Окно все еще было открыто.

– Он за нами наблюдает, – проговорила миссис Эдит. – Ну и прекрасно! Возможно, сидя здесь, мы мешаем ему и господину Дарзаку. Но мы отсюда не уйдем, что бы ни случилось, не так ли, господин Сенклер?

– Нужно быть признательным Рультабийлю, – осмелился я вставить, – за то, что он вмешался и не сказал ничего существенного относительно «самого древнего скребка в мире». Если следователю станет известно, что этот каменный кинжал принадлежит вашему дядюшке, кто знает, чем все это может кончиться. Если же им станет известно, что Бернье, умирая, назвал имя Ларсана, то версия с несчастным случаем может не пройти.

Последние слова я произнес с нажимом.

– Ну, у вашего друга не меньше причин молчать, чем у меня! – вспылила миссис Эдит. – И знаете, я боюсь только одного, да, только одного!

– Чего же?

Она в возбуждении встала:

– Я боюсь, что он спас дядю только затем, чтобы потом надежнее его погубить.

– Как вы можете так думать? – без особой убежденности спросил я.

– Да я только что прочитала это в глазах вашего друга. Будь я вполне уверена в своей правоте, я предпочла бы иметь дело с представителями власти. – Немного успокоившись, она, похоже, отбросила эту нелепую мысль и сказала: – В общем, нужно приготовиться ко всему; я буду защищать его до конца. – И, показав мне маленький револьвер, который прятала в складках платья, она вскричала: – Ах, ну почему тут нет князя Галича?

– Опять он! – с гневом воскликнул я.

– А вы в самом деле готовы меня защищать? – спросила она, с тревогой вглядываясь мне в глаза.

– Готов.

– От кого угодно?

Я промолчал, и она повторила:

– От кого угодно?

– Да.

– И от вашего друга?

– Если понадобится! – выдохнул я и утер пот со лба.