Тайна желтой комнаты. Заколдованное кресло

– Я не входил в Желтую комнату, – продолжал Фредерик Ларсан, – но, полагаю, вы убедились в том, что выйти из нее можно только через дверь. Убийца так и сделал. Ведь если невозможно иное, значит, было именно так! Он совершил преступление и вышел через дверь! Когда? А тогда, когда это было легче всего: в тот момент, когда это наиболее объяснимо, настолько объяснимо, что другого объяснения и быть не может. Рассмотрим же моменты, последовавшие за преступлением. Момент первый, когда возле двери стоят господин Станжерсон и папаша Жак, готовые преградить дорогу убийце. Момент второй, когда папаша Жак отсутствует некоторое время и господин Станжерсон находится у двери один. Третий момент, когда к господину Станжерсону присоединяется сторож. Четвертый момент, когда возле двери суетятся господин Станжерсон, сторож, его жена и папаша Жак. Пятый момент, когда дверь выбита и Желтая комната наполнена людьми. Момент, когда бегство наиболее объяснимо, является в то же время моментом, когда возле двери остается самое малое количество людей. И есть момент, когда остается лишь один человек, тот самый момент, когда возле двери стоит только господин Станжерсон. Если, конечно, не принимать во внимание возможность молчаливого соучастия папаши Жака, но я лично ее исключаю, ибо папаша Жак не стал бы покидать флигель и проверять окно Желтой комнаты, если бы видел, как дверь открывается и из нее выходит убийца. Значит, дверь открылась, только когда господин Станжерсон остался один, и человек этот вышел. Здесь мы должны признать, что у господина Станжерсона имелись весьма веские причины, чтобы самому не преградить дорогу убийце или не позвать кого-то остановить его, ибо он позволил ему дойти до окна в прихожей и сам закрыл за ним это окно! А так как папаша Жак вот-вот должен был вернуться и надо было, чтобы к этому моменту все оставалось в прежнем виде, получившая ужасные ранения мадемуазель Станжерсон нашла в себе силы, наверняка выполняя просьбу отца, и снова закрыла дверь Желтой комнаты на ключ и на задвижку, прежде чем при последнем издыхании рухнуть на пол… Мы не знаем, кто совершил преступление, мы не знаем, жертвами какого негодяя стали господин и мадемуазель Станжерсоны, но нет ни малейшего сомнения в том, что они-то это знают! Тайна эта, наверное, ужасна, раз отец без колебаний оставил умирающую дочь за дверью, которую она сама за собой и закрыла, действительно ужасна, раз он позволил уйти убийце… Но другой возможности объяснить бегство преступника из Желтой комнаты попросту не существует!

В тишине, которая воцарилась после столь драматического и предельно ясного объяснения случившегося, было что-то жуткое. Все мы сильно переживали за прославленного профессора, загнанного таким образом в тупик безжалостной логикой Фредерика Ларсана и вынужденного либо признаться и рассказать нам о своих муках, либо молчать, что было бы еще более страшным признанием. Внезапно мы стали свидетелями того, как человек этот, похожий на изваяние скорби, встал и поднял руку с таким торжественным видом, что мы склонили головы, словно при виде чего-то священного. Громовым голосом, который, казалось, отнял у него последние силы, он произнес следующие слова:

– Клянусь головой моей умирающей дочери, что я не отходил от этой двери с того самого момента, как услышал отчаянный крик моей девочки, что дверь эта не открывалась, пока я оставался в лаборатории один, и что когда мы наконец проникли в Желтую комнату – трое моих слуг и я, – убийцы там уже не было! Клянусь, что я не знаю его!

Надо ли говорить, что, несмотря на торжественность этой клятвы, мы ни на минуту не поверили словам Станжерсона? Фредерик Ларсан только что приоткрыл нам истину, и мы не собирались так скоро расставаться с ней.

Когда после этого господин де Марке объявил нам, что разговор окончен, и мы уже собирались покидать лабораторию, юный репортер, тот самый мальчишка Жозеф Рультабий, подошел к господину Станжерсону, с величайшим почтением взял его руку, и я слышал, как он сказал:

– Я верю вам, сударь!»

На этом я заканчиваю цитировать рассказ господина Малена, судейского секретаря из Корбе, о котором считал своим долгом упомянуть. Читатель, конечно, понимает, что все случившееся в лаборатории было мне сразу же, причем с предельной точностью, изложено самим Рультабием.

Глава XII Трость Фредерика Ларсана