Тайна желтой комнаты. Заколдованное кресло

– Да, и в самом углу этого листка пламя пощадило дату: двадцать третьего октября. Запомните эту дату, это крайне важно. А теперь я расскажу вам историю этой нелепой фразы. Не знаю, известно ли вам, что накануне покушения, то есть двадцать третьего, господин и мадемуазель Станжерсон поехали на прием в Елисейский дворец. По-моему, они даже присутствовали на обеде. Во всяком случае, на приеме они точно были, я сам их там видел. А попал я туда по долгу службы. Мне поручили взять интервью у одного из ученых мужей Академии наук Филадельфии, которых чествовали в тот день. До этого дня я никогда не видел ни господина Станжерсона, ни мадемуазель Станжерсон. Я сидел в гостиной, за которой расположен так называемый салон послов, и, устав от общения с таким количеством благородных мужей, решил позволить себе предаться неясным мечтам, как вдруг почувствовал рядом запах духов дамы в черном. Вы спросите меня, что это за «духи дамы в черном». Вам довольно знать, что духи эти я очень любил, это были духи одной дамы, одетой всегда в черное, которая в далеком детстве проявляла ко мне порою поистине материнскую доброту… Так вот, дама, от которой в этот день едва заметно пахло «духами дамы в черном», была одета во все белое. Она была удивительно красива. Я не мог устоять и, поднявшись, последовал за ней и ее духами. Какой-то мужчина, старик, вел под руку эту красавицу. Каждый оборачивался им вослед, и я слышал, как вокруг проносился шепот: «Это профессор Станжерсон со своей дочерью!» Так я узнал, за кем шел. Они встретили господина Робера Дарзака, которого я знал по внешнему виду. Профессора Станжерсона остановил один из американских ученых, Артур Уильям Ранс, и они сели в кресла в большой галерее, а господин Робер Дарзак увел мадемуазель Станжерсон в оранжерею. Я не отставал от них ни на шаг. В тот вечер погода стояла теплая, и двери в сад были открыты. Мадемуазель Станжерсон набросила на плечи легкую косынку, и я заметил, как она просила господина Дарзака пройти с ней в сад, где почти никого не было. Я снова последовал за ними, привлеченный явным волнением господина Робера Дарзака. Теперь они медленно шли вдоль стены, которая отделяет сад от улицы Мариньи. Я выбрал центральную аллею и шагал параллельно с ними. Затем я двинулся по лужайке навстречу им. Ночь была темной, трава заглушала мои шаги. Они остановились под газовым фонарем и в его неясном свете, склонившись над листом бумаги, который держала в руках мадемуазель Станжерсон, пытались прочитать что-то, видно сильно интересовавшее их. Я тоже остановился. Вокруг было черно и тихо. Они меня не заметили, зато я явственно слышал, как мадемуазель Станжерсон повторила, складывая листок: «Дом священника не утратил своего очарования, и сад по-прежнему благоухает». В голосе ее звучала насмешка и в то же время отчаянная безысходность, причем слова эти сопровождались таким нервным смехом, что, мне кажется, они навсегда останутся в моей памяти. И тут же я услышал другую фразу, сказанную господином Робером Дарзаком: «Так неужели для того чтобы получить вас, мне придется совершить преступление?» Господин Робер Дарзак пребывал в необычайном волнении, он взял руку мадемуазель Станжерсон, поднес ее к губам и долго стоял так. Увидев, как вздрагивают его плечи, я подумал, что он плачет. Потом они ушли.

Когда я вернулся в большую галерею, – продолжал Рультабий, – я уже не видел господина Робера Дарзака, встретиться с ним мне довелось лишь в Гландье, после покушения, зато я снова увидел мадемуазель Станжерсон, господина Станжерсона и ученых из Филадельфии. Мадемуазель Станжерсон стояла вместе с Артуром Рансом. Он что-то говорил ей с большим воодушевлением, глаза американца во время этой беседы сверкали особым блеском. Но я уверен, что мадемуазель Станжерсон даже не слушала, что вещал ей Артур Ранс, на лице ее было написано полнейшее безразличие. Артур Уильям Ранс – человек сангвинического склада, с лицом в красных прожилках, – должно быть, любит джин. Когда господин и мадемуазель Станжерсоны ушли, он направился в буфет и уже не выходил оттуда. Я присоединился к нему и средь этой сутолоки сумел оказать ему несколько мелких услуг. Он поблагодарил меня, сообщив, что уезжает в Америку через три дня, то есть двадцать шестого (на другой день после покушения). Я заговорил с ним о Филадельфии, он сказал, что живет в этом городе вот уже двадцать лет, там он и познакомился с прославленным профессором Станжерсоном и его дочерью. Затем он снова увлекся шампанским, и мне казалось, он никогда не остановится. Когда я уходил, он был, если честно, изрядно пьян.