— Я находился здесь. Около одиннадцати часов, проведя на лабораторных печах короткий химический опыт, я подвинул свой письменный стол сюда, так как папаше Жаку, который весь вечер чистил кое-какие мои аппараты, нужно было все пространство за моей спиной. Моя дочь работала вместе со мной за одним столом. Когда она встала, поцеловав меня и пожелав спокойной ночи папаше Жаку, ей пришлось с трудом протискиваться между столом и дверью, чтобы попасть к себе в комнату. То есть, иными словами, я был совсем рядом с тем местом, где вскоре должно было совершиться преступление.
— А письменный стол? — вмешался я в этот разговор, следуя пожеланию, высказанному моим шефом. — А письменный стол? Что с ним сталось после того, как вы, господин Станжерсон, услыхали крики „Спасите!“ и выстрелы из револьвера?
— Мы оттолкнули его к стене, — ответил папаша Жак, — вот сюда, примерно на то место, где он сейчас стоит, чтобы свободнее было выламывать дверь, господин секретарь…
Я продолжал рассуждать, развивая гипотезу, которой, в общем-то, не придавал особого значения:
— Значит, письменный стол стоял так близко от комнаты, что человек, выйдя согнувшись из этой комнаты и проскользнув под стол, мог остаться незамеченным?
— Вы опять забываете, — устало прервал меня г-н Станжерсон, — что моя дочь заперла свою дверь на ключ и на задвижку,
Я встал и, подойдя к двери, стал снова изучать ее тщательнейшим образом. Затем, распрямившись, обескураженно развел руками.
— Но представьте себе такой вариант, — продолжал я, — что, если бы внутренний щит этой двери был бы открыт,
— О! — вмешался папаша Жак. — Это старинная и очень солидная дверь, которую перенесли сюда из замка… Таких дверей теперь больше не делают. Нам понадобился вот этот железный брус, чтобы одолеть ее вчетвером… потому что жена сторожа тоже нам помогала, — смелая женщина, ничего не скажешь, господин следователь! Право слово, это сущее несчастье — то, что оба они находятся под арестом!
Как только прозвучал этот полный сострадания и участия протест папаши Жака, тут же снова послышались стоны и жалобы сторожа и его жены. Никогда в жизни не доводилось мне видеть таких плаксивых обвиняемых. Я почувствовал к ним глубокое отвращение[8]
. Даже допуская их невиновность, трудно понять, как это два человеческих существа могут до такой степени сломиться под ударом судьбы. Правдивость в такие моменты куда лучше всех этих слез и отчаянных воплей, которые чаще всего оказываются притворными и лживыми.— Эй! — воскликнул г-н де Марке. — Еще раз прошу, довольно реветь! Скажите-ка лучше — это ведь в ваших интересах, — что вы делали под окнами флигеля в тот момент, когда убивали вашу хозяйку! Вы ведь были совсем рядом, когда папаша Жак наткнулся на вас…
— Мы бежали на помощь! — простонали они.
А жена сторожа, не переставая всхлипывать, пронзительным голосом добавила:
— Ах! Если бы он попался нам в руки, этот убийца, да мы бы его тут же прикончили!..
Так что нам и на этот раз не удалось вытянуть из них ни единой толковой фразы. Они с жаром продолжали отпираться, призывая в свидетели господа бога и всех святых и уверяя, что были в своей постели, когда услыхали выстрел из револьвера.
— Да не один был выстрел, а два. Вот видите, вы опять лжете. Если вы слышали один выстрел, то должны были слышать и второй!
— Боже мой, господин следователь, мы услыхали только второй. Наверное, мы еще спали, когда раздался первый…
— Ну нет, стреляли два раза! — вмешался папаша Жак. — Я-то знаю, что все патроны в моем револьвере были целы, а потом мы нашли две гильзы и две пули, да и за дверью мы слышали два выстрела — правда, господин Станжерсон?
— Да, — подтвердил профессор, — два выстрела из револьвера. Сначала один — глухой, потом второй — погромче.