Тайна Зинаиды Серебряковой

Черт его знает, почему Аня сама в эту минуту не упала в обморок. Как ни странно, помог Людовик XIV. Вернее, вдруг промелькнувшее воспоминание о том, как любил этот король беременных женщин. Оказывается, какая-нибудь из его любовниц вечно была беременна. Знаменитая мадам де Монтеспан, отбившая его у Луизы де Лавальер, рожала девять раз — из них семь раз от короля. Нелегко вообразить легендарных красавиц из романов Дюма в роли этаких матерей-героинь, но факт остается фактом: Людовик был неравнодушен к брюхатым бабам. Они совершенно не теряли для него своей сексуальной привлекательности: с Монтеспаншей он не расставался, пока прелестная блондинка Атенаис не растолстела до такой степени, что «ляжки ее сделались шириной со спину», по отзыву историка. Но Ирке до этого было еще далеко… Поэтому Ане нельзя расслабляться ни на миг, а следует быть настороже как никогда раньше, пока Дима не решил уподобиться Людовику и отдать свое сердце пузатой авантюристке.

Эта картина мгновенно нарисовалась в голове: Дима бросает Аню, разводится и женится на Ирине. Аня возвращается в мамину двухкомнатную хрущевку, а в их кооперативной, с таким трудом выстроенной квартире (подарок Диминых и Аниных родителей им на свадьбу) воцаряется Ирина с будущим чадом, которое благородный, ошалелый от любви Дима усыновляет еще до рождения.

А что? С него вполне станется!

Аня решительно приблизилась к скамейке (с болью в сердце отметив, как заюлил ногами Дима, пытаясь сбросить с себя Иркину ручонку!) и отвесила бесчувственной красавице немалую пощечину. А затем вторую — для симметрии.

Ирка взвизгнула — не вздохнула томно, заметьте себе, как полагалось бы по роли, а взвыла:

— Вы чего?! Да как вы?!

— Ага, вижу, тебе уже лучше, — хладнокровно сказала Аня. — Я как раз вчера в кино видела, как одну дамочку, потерявшую сознание, били по щекам. Так и думала, что это именно то, что тебе нужно.

Изощренную двусмысленность последней фразы, похоже, оценили все, и обратный путь происходил в гробовом молчании.

* * *

Денек выдался так себе — без особого напряжения. После синей дамы навестили обколовшегося нарка, потом заядлого грибника — по счастью, с обнадеживающим исходом. Было также одно алкогольное отравление, одно пищевое. Струмилин даже успел между двумя вызовами заскочить домой, переодеться в чистую рубашку, захватить зарядник для мобильного и в очередной раз поддакнуть маме, что останки «Рено» лучше отдать бедным людям, поскольку «Раечкино наследство впрок все равно не пойдет».

Возвращаясь с Черниговской, после промывания желудка одиннадцатилетнему парнишке, опившемуся несвежей «Фантой», Струмилин вдруг схватил за руку водителя Витю, который намеревался повернуть на гору сразу у Благовещенского монастыря, и попросил проехать по Рождественке и тормознуть возле ювелирного магазина по имени «Малахит».

— Уж не собрался ли ты жениться, Андрюша? — своим звучным, полновесным голосом осведомилась семипудовая красавица Валюха. — Не собрался ли ты в «Малахите» покупать венчальное кольцо?

Она обожала подкалывать Струмилина на всякие матримониальные темы. Андрей долго пребывал в простодушной уверенности, что у Валюхи просто юмор такой своеобразный, пока Белинский по-дружески не предостерег его от этой засидевшейся в девках красотки, одержимой желанием выйти замуж — все равно за кого. Как-то так выходило, что Струмилин остался единственным холостяком на Нижегородской подстанции «Скорой помощи». Долгое время они выдерживали Валюхину осаду вдвоем с Колей Сибирцевым, да Николай вдруг прошлой осенью женился на женщине с ребенком и вел себя теперь так, словно обрел счастье всей своей жизни. Струмилину сам-друг приходилось трудновато под напором Валюхиного одиночества, но сдаваться он не намеревался. Были у него свои причуды. Например, полагал, что мужчина должен носить женщину на руках, а не наоборот. Слабаком он себя никогда не считал, но принять на грудь сто с лишком кэгэ… пупок развяжется, однако! Валюха иногда смирялась с полной безнадегой своей осады, а иногда снова приступала к боевым действиям. Поэтому Струмилин буркнул:

— Мне надо, мол, пациента проведать в художественных мастерских, шесть секунд, если вызов, звоните на мобильный, я сейчас же вернусь, — и кинулся в маленькую железную дверь в стене.

Штука в том, что он совершенно неожиданно вспомнил, где видел раньше Алексея Степановича Семикопного, назвавшего себя Лешим.

Зимой Струмилин, подменявший Веньку Белинского в дежурной бригаде, приезжал по вызову в мастерские Союза художников на Рождественке, где два жреца искусства шумно портили друг другу вывески из-за хорошенькой натурщицы, которая в горизонтальной позиции «позировала» им обоим, причем никто не знал, что ту же «картину» пишет собрат по искусству. Один из соперников был повержен в бесчувствие.

Соседи, чей творческий покой был нарушен, вызвали полицию и «Скорую». Художников там суетилось много, однако Струмилину просто-таки пришлось обратить внимание на Лешего. Некая творческая дама, весьма платоническая на вид, шепнула ему: