Тайна Золотой долины. Четверо из России [Издание 1968 г.]

Долго ли мы спали — не знаю. Но мысль о том, что я опростоволосился и попал в мышеловку, не давала мне покоя. Я встал и, хоть меня и качало из стороны в сторону, принялся ходить по нашей могиле, ощупывая каждый камешек. Откуда же мне было знать, что один из ребят следил за каждым моим движением!

— Васька! — послышался слабый шепот.

Я подошел к Левке. Он лежал бледный, и только глаза на его похудевшем лице сверкали неестественным блеском.

— Васька, как думаешь, выйдете вы отсюда?

— Откуда?

— Из подземелья…

— Да мы здесь прячемся от Фогеля, — самым небрежным тоном ответил я. — Как только можно будет, немедленно вылезем и пойдем дальше.

— Ты напрасно скрываешь все от меня, — чуть улыбнулся Левка. — Я знаю… Каким путем вы выйдете отсюда?

Я неопределенно махнул рукой.

— Нет, ты скажи, как? — послышался настойчивый вопрос.

Левка взял меня за локоть обеими руками:

— Собери свою волю, Молокоед! Не надо киснуть! Ищи выход! Если захочешь — сможешь. Помнишь Золотую Долину?

Я кивнул.

— Все-таки хорошее было время, правда? Мы тоже много глупостей наделали… Эта история с переодеванием. И все-таки хорошо. А как ты думаешь, сейчас уже разрабатывают Золотую Долину? Разрабатывают?

— Разрабатывают, — ответил я.

Левка легонько захихикал:

— Паппенгейму — нос! Ты подумай, Молокоед, нос — Паппенгейму, который все еще носится здесь и собирает документы. Но вы не давайте ему никакой бумаги. В случае чего ссылайтесь на меня. Большое Ухо, мол, взял и унес с собой.

— Бредит Левка, — подумал я, взял его за горячую руку и посмотрел в осунувшееся лицо. Губы у Левки запеклись, на щеках горели два розовых пятна.

— А вы меня не оставляйте, — снова услышал я прерывистый шепот. — Вынесите отсюда и… похороните наверху.

— Да ты что? — подскочил я на сундуке. — Ты уже почти поправился. Мы тебя обязательно донесем, хотя бы нам пришлось нести до дому.

Левка улыбнулся и подозвал меня к себе блестящими глазами. Я нагнулся, он слабо обнял меня, прижался ко мне:

— Все, Вася! Передай маме, что я ее очень любил…

У Левки снова начался бред. Большое Ухо говорил с матерью, вспоминал Белку, ругался с Паппенгеймом, иногда кричал:

— Ай, уведите отсюда овчарку! Убейте ее! Уберите овчарку! Как болит нога! Ой, как болит нога! Дайте мне пить! Пить!

Я испугался и начал трясти сонных товарищей. Белка подошла к метавшемуся Левке, поправила у него в головах свою старенькую телогрейку.

— А все-таки пить ему дать надо. Хотя бы вина.

Пришлось открыть еще одну бутылку и напоить Левку. Через несколько минут он уже спал.

Мы с Димкой снова принялись обшаривать нашу могилу. Не может быть, чтобы все камни плотно прилегали друг к другу, где-нибудь да есть щелочка! После долгих поисков, пошевелив небольшой камень, мы его вытащили, но в такое крошечное отверстие нечего было и думать пролезть.

— Все равно, — сказал я Димке, у которого по лицу катились крупные капли пота. — Будем долбить, пока не продолбим выход.

Я поднял камень и начал им бить в края нависшей глыбы.

— А собака не пролезет в эту дыру? — спросил Димка.

— Идея!

Мы могли выпустить собаку, привязать ей на шею клочок бумаги. Кому-нибудь да попалась бы собака на глаза. Я живо написал: «Находимся в подвале замка Штейнбах. Освободите!» Но тут же порвал записку. К кому мы обращаемся? К фашистам! Они найдут нас и отправят обратно к Фогелям или в концлагерь, как отправили туда Лизу, Сигизмунда и других поляков. Нет, лучше умереть в этой дыре!

Димка, словно подслушав мои мысли, долбил камень. Вытащив из-за пояса топорик, мой друг долго тюкал им, пока от топорика со звоном не отлетел кусок железа. Осмотрев топор, сплюнул:

— Все пропало! Топор остается выкинуть!

— Ничего не пропало! Дай сюда!

При первом же ударе у меня в руках осталось только топорище. Я отшвырнул эту негодную деревяшку, схватил камень и, больно ушибая пальцы, принялся долбить им.

— Давай выпустим хоть собаку, — сказал Димка и подсадил нашего четвероногого товарища к отверстию.

Собака мигом исчезла, потом снова вернулась и, когда Димка почесал ей меж ушей, повизжала, повизжала и скрылась.

Светлая дыра манила нас, как бабочек. И мы долбили, долбили. Камни крошились у нас в руках, но мы подбирали другие, и в нашем подземелье слышалось ровное постукивание. Наконец мы утомились и сели не то завтракать, не то обедать, не то ужинать.

После сыра, который мы ели без хлеба, очень хотелось пить. Пришлось снова «пьянствовать» — открыть еще бутылку вина. Ну, а потом последовал, конечно, сон.

Проснувшись, я в первую очередь глянул вверх, где чуть виднелось отверстие. Оно нисколько не увеличилось.

— Ничего, капля камень долбит. Давай, Димка, будем приниматься.

Мои руки, сплошь избитые и окровавленные, совсем вышли из строя, и я попросил Белку перевязать их. А Димка продолжал молотить булыжником, хотя и его пальцы были не в лучшем состоянии. Он что-то бормотал про себя, и я спросил:

— Ты чего бормочешь?

— Камень не человек, а и тот рушится — говорит русская пословица… Слушай, Молокоед, есть еще одна поговорка: «От жару и камень треснет». А если — подогреть?

— Попробуем!