Откровенно говоря, вся эта индейская болтовня была теперь ни к чему, и мы только прятали за ней свой страх. Мне тоже казалось, что кто-то сверху всё время целится нам в спину. Я даже стал время от времени делать прыжки в стороны, чтобы увернуться из-под наведённого на меня дула. Если прыгать из стороны в сторону, то так, говорят, в человека очень трудно попасть. Оглянулся на Димку — он тоже делает подозрительные скачки.
— Мне кажется, Дублёная Кожа, мы уже достаточно потренировались в прыжках с места и в прыжках с разбега. Ты не будешь против, если мы выберемся из этой дыры и пойдём по кромке ущелья?
Конечно, Димка, не имел ничего против. Мы вскарабкались наверх и вышли на едва заметную тропку, которая вилась, между кустами и деревьями над самым обрывом. Идти по ней было удобнее и как-то веселее.
— Может, споём, Дублёная Кожа?
— Споём, — весело ответил Димка и тут же крикнул: — Вперёд, аргонавты!
— Вперёд, миронавты! — крикнул я.
— Вперёд к золотым берегам, — запели мы оба.
И правильно сказал поэт Лебедев-Кумач, песня здорово жить помогает: едва только мы затянули «Марш аргонавтов», страх с нас как рукой сняло. И чем громче мы базлали,[47]
тем смелее было идти. Так с песней мы и вышли к широченной котловине, внизу которой протекал этот безымянный ручей. Но сверху он показался нам тоненькой ниточкой.— Вот тут пошарим, Дублёная Кожа!
— Обязательно пошарим, Молокоед! — и Димка сел, по рецепту Маяковского, на собственные ягодицы и съехал вниз.[48]
Удивительный вид был у этой котловины. Берега обрывистые, твёрдые, и везде в них — глубокие ниши, выемки. Сразу видно, что не природа работала здесь, а человек. Мы пошли вдоль обрыва, и вдруг, прямо под ногами у нас, — человеческий скелет. Вот везёт нам на эти скелеты!
Я нагнулся, чтобы рассмотреть череп, и увидел, что затылок у него развален на две половинки.
«Как же так, — думаю, — скелет лежит целёшенек, а череп уже развалился?»
Вгляделся внимательнее и заметил на обеих половинках черепа полукруглые выемки, а от них шли трещины по всему затылку. Ясно, что человека этого кто-то убил. Мы разделили череп и увидели внутри его сплющенную пулю. И опять меня мороз по коже подрал, и снова стало казаться, что кто-то берёт меня на мушку.
— Пойдём, Дублёная Кожа, поищем что-нибудь другое! Что мы целый день только и делаем, что скелеты находим.
Спустились к самому ручью и не успели сделать нескольких шагов, как Димка закричал:
— Есть, Васька!
И показывает мне на ладони красивый-красивый жёлтый кубик, который переливается, как огонь.
— Смотри, чистое кристаллическое золото!
— Где нашёл? Место заметил?
— Заметил, пойдём!
И что вы думаете? Прошли мы с Димкой не более пятидесяти шагов, как набрали этих золотых кристаллов по целому мешочку.
— Ага, Сударыня Жила, попалась! Как ты думаешь, Дублёная Кожа, сколько тут фунтов будет?
Он взвесил на ладони мешочек:
— Ставлю, Молокоед, один против ста, что здесь будет по крайней мере фунтов пять.
— Эх ты, весовщик! Здесь не меньше десяти фунтов, — торжественно сказал я.
В этот самый момент что-то прожужжало около нас, вроде шмеля, и камень, который лежал у моих ног, ни с того, ни с сего разлетелся вдребезги. И тут же — бум! — выстрел! Мы оглянулись, а над кустами, на краю обрыва, дымок вьётся. «Ого, — думаю, — началась и за нами охота».
— Димка, сюда!
Мы юркнули за большой камень, легли на землю и притаились.
— Ты думаешь, это в нас стреляли? — прошептал, минут пять спустя, Димка.
Я посмотрел на него и понял, что Дублёная Кожа трусит. Лицо у него позеленело, а веснушки стали совсем чёрные.
— Ты боишься?
— Нет, мне просто интересно знать, в нас или не в нас?
А чего уж там «нет», когда у меня у самого сердце колотилось, как у кролика.
— Сейчас проверим!
Рука у меня ещё дрожала, но я надел на лопату шапку и высунул её из-под камня. Грянул выстрел, и что-то горячее упало в мою ладонь. Это пуля расплющилась о лопату и свалилась мне на руку.
— Ясно? Вот попробуй и высунься теперь из-за камня. Перестреляют, как куропаток.
Я нечаянно повторил слова геолога Окунева и подумал: «Скелет, который мы сейчас видели, это, наверно, и есть то, что осталось от последнего спутника Окунева, — коллектора Звягинцева».
Что же теперь делать?