Тайна Золотой долины [Издание 1958 г.]

— Ни шторм не опасен! — громко заорал раздурачившийся Лёвка и направился, громко топая, в подозрительный коридор.

— Лёвка, назад! — крикнул я. — Ты с ума спятил?

— А что? — удивился он. — Я пойду, а вы с Димкой пока сбегайте за дровами.

— Тс-с! — мне показалось, что где-то бешено рычит и лает Мурка.

Мы прислушались, но из бокового хода не доносилось уже никаких звуков, кроме стука капели о каменный пол. Ещё через несколько минут появилась Мурка. Она была цела и невредима и, увидев нас, снова повернулась в сторону подземелья и стала лаять.

— Пошли к выходу! — скомандовал я.

Ребята послушались, но собака осталась на месте и продолжала лаять. Скоро она нагнала нас, и мне показалось, что Мурка смотрела на меня такими глазами, словно хотела сказать:

«Он же здесь. Ну, чего вы боитесь? Арестуйте его, и всё».

Ребята молчали и, боюсь, тоже думали обо мне нехорошо.

Но я чувствовал себя правым. Моя трусливая осторожность всё же лучше дурашливой Лёвкиной храбрости.

Мы выбрались по очереди из воронки. Я взял катушку и стал сматывать леску. Неожиданно она перестала подаваться, я взялся за неё, чтобы дёрнуть и освободить от зацепа, но тут дёрнул за леску кто-то оттуда, из пещеры, и так сильно, что у меня чуть не вылетела из рук катушка.

— Что, клюёт? — засмеялся Лёвка, увидев мою растерянность.

Но леска опять освободилась, и я смотал её без всяких препятствий до конца.

— Теперь всё ясно, — сказал я ребятам. — Он тут!

И хорошо я сделал, что остановил ребят. Старик прятался в пещере. Когда мы стояли у бокового хода, он был где-то совсем рядом, иначе Мурка не стала бы рычать и лаять. Потом, когда мы вылезли из воронки, старик вышел в основной ход, и вот тогда-то и заело у меня леску: он на неё наступил! И он не дёргал за неё, а просто зацепил ногой.

— Полезли обратно! — воскликнул Лёвка. — Теперь-то он от нас не спрячется.

Лезть снова в пещеру, зная, что старик уже насторожился и, может быть, поджидает нас за каким-нибудь выступом камня, было безумием, и я уговорил ребят идти к своему лагерю.

В хижине мы снова принялись открывать бутылку. Но деревянная пробка разбухла от сырости и сидела так прочно, что выдернуть её мы не могли. Тогда мы отбили горлышко и даже глазам не поверили, — в бутылке лежала свернутая в трубку бумага! Пусть теперь говорит Сергей Николаевич, что в наш век — век электричества и радио — бутылки с письмами — выдумка досужих писателей. Про меня не скажешь, что я писатель, а бутылочка — вот она, у меня в руках, и в ней записка. И не только записка, а ещё и какой-то план. Мы, как только вернёмся домой, покажем всё это Сергею Николаевичу, и тогда посмотрим, что он запоёт!

Я осторожно развернул записку, разгладил и прочитал вот что: