Тайна золотой реки (сборник)

14

Стараясь быть менее заметным, Седалищев время от времени обходил ярмарку, приглядывая за ревкомовцами. Улучив момент, когда ревкомовцы остались одни, он поманил керетовского рыбака Котельникова, приказно шепнул ему:

– Пора…

– Да, да… – закивал головой рыбак и направился к Шошину, опасливо озираясь.

Седалищев был доволен. Он видел, как приветливо встретили торговые люди его посыльного, как просто и уважительно распрощались. Даже ему, служаке из тюремной охранки, повидавшему на своём веку многое, а это многое складывалось из замученных в тёмных казематах якутского острога людей, они нравились. Завидовал он их молодости, силе.

– Что ещё нужно? – спросил Иван Шкулёв Шошина.

– На вечеринку приглашает.

– Это затея, Гавриил.

– Говорит, у дочери день рождения.

– Не ходите, – мрачнея, предупредил Шкулёв.

– Отказать неловко.

– Котельников с Цапандиным и Седалищевым знается.

– Иван прав, – согласился Волков.

– Напакостить могут, – сказал Иван Шкулёв.

– Может быть. – Шошин нервничал. – Отряд Байкалова должен уже быть… Что же могло их задержать?

– Округа блудная, – вставил Иван Шкулёв, – закружить может. А вот к Бочкарёву с побережья два офицера прибыли.

– У Цапандина в яранге? – спросил Волков.

– Там.

– Им на Чукотке крепко поддали, – сказал Шошин.

– Запамятовал я, Гавриил Кузьмич, – спохватился Шкулёв. – Привет вам всем, товарищи, от Федоски Протопопова с Каменки!

– Встретил? – обрадовался Волков.

– Виделись.

– Где же?

– Шаман Мотлю не пережил большого срама и ушёл к верхним людям. Федоска всем каменским агалом с тойоновскими стадами в верховьях Большого Анюя кочует. Советскую власть сам делает…

* * *

На окраине Нижнеколымска у бревенчатого тордоха есаул остановил загнанную упряжку.

– Гляди за Нелькой, – приказал Мишке Носову.

– Не уйдёт! – хмуро отозвался Носов. На неуютный древний Нижнеколымск опускались вечерние тени. Было тихо, первозданно. Незакатное июньское солнце серебрило сосулистые крыши одиноких ветхих лачуг, окрашивая потемневшие заструги и гребни надувов в серовато-лиловый цвет.

Нелькут, будто припаянный, неподвижно сидел на нартах. Одутловатое лицо его перекосило страдание. Ему опостылели эти люди, их гадостные делишки, их крысиная возня. Из-под припухших воспалённых век холодно, ненавистно смотрел он на Мишку Носова.

– Не пужай, – Носов с опаской косился на Нелькута, – враз нажму! – вскидывал он ствол карабина.

– Уберись… – будто бы нехотя, лениво цедил каюр.

Но забыл, видно, Мишка, что под напускной флегматичностью Нелькута скрыта барсовая ярость. Носов щурил слезоточивые глаза, чувствовал своё превосходство. Но мгновенный удар в челюсть распростёр его на снегу…

К тордоху подъехала Фрося. Взъерошенный Нелькут виновато насупился, пожаловался:

– Мишка стрелять хотел…

– Слава Богу, успела… – глянула на корчившегося Носова и сухо сказала: – Смотри за ним, Нелька, а я с есаулом переговорю.

– Зачем говорить? – Нелькут вытащил из-за пазухи наган и протянул ей.

– Нет, нет!.. – отрицательно замахала Фрося и юркнула в тордох.

Короткую тишину вдруг разорвал ледяной треск. Нелькуту показалось, что обломилась промёрзшая до звона лиственница, и её стон тупо ударил ему в спину. Он обернулся, и тут же опустошительная слабость стала окутывать его вязкой изморозью. В наплывающей пелене всё покачнулось, сдвинулось, стало наваливаться на него тяжестью. Он увидел Мишку Носова скрюченного, раскоряченного, карабин в его короткопалых руках змеился. Мишка пытался разрядить его вторично, теперь уже в Нелькутову грудь. Падая, Нелькут неуловимым движением, как это он делал всегда при отлове оленей на корале, нагоняя вёрткого самца, отделил от пояса чаут и метнул, крепко затянув удавку на шее Мишки.

* * *

Припав к дверному косяку, Фрося остановилась на пороге. Волнистые пряди волос непослушно рассыпались по сползшей на плечи шали, прилипли к повлажневшему лбу, и вся она, напряжённая, мстительная, готовая к дерзкому, решительному шагу, вдруг остолбенела. Бочкарёв с омерзительной жадностью трясущимися руками шарил по кованому сундуку, вытаскивал золотые монеты, украшения и осторожно, с оглядкой, впихивал в ёмкий кожаный мешок. И казалось, не замечал её.

Какая гадость! – усталость сдавила её. Не в силах что-либо предпринять, опустилась тут же на порог… Кружилась голова. Ломило грудь. Хотелось разреветься, но глаза были сухи. «Где взять силы? Отчего я так раскисла перед этой мерзостью? Палач!.. Нет, другого случая не представится… Вот он, паук, вцепился в мешок и наслаждается: золото, золото! Никому – только ему…»

Наконец есаул опустил неподатливую, скрипучую крышку сундука, сел на него и уставился на Фросю.

– Чего тебе? – устало, затравленно прохрипел он.

– Мне? – с ненавистью выдохнула Фрося и почувствовала, как необыкновенно легко и просто ей стало.

– Навозной мухой мечешься? – поймав вспыхнувший огонь отчаянной смелости в глазах Фроси, всё так же хрипло зашуршал Бочкарёв. – Невинность…

– Не-ет, есаул, тебе так просто не уйти, уж слишком много ты нагадил.