Данилка долго ворочался, устраивался. Среди привычного завывания ветра за стеной слышался посторонний шорох. Поднялся с постели. Подошёл к двери. Чьи-то осторожные шаги проскрипели и стихли. Тявкнули чужие собаки. Мягко прошуршали полозья нарт. Затаив дыхание, вышел в сенцы. Прошёл под навес. Никого. Постоял. Прислушался. Запорошенные снеговой пудрой, вздыхают во сне собаки. Вернулся в дом. Плотно притворил дверь. Улёгся. Сразу не мог заснуть. Чувствовалась близость чего-то тревожного, неприятного, чужого…
Проснулся Данилка первым. В промёрзшее оконце едва пробивался робкий серый рассвет. Халупа выстудилась. Встал, раздул угли в печурке, подбросил сухих чурочек и вышел к собакам. Метель улеглась. Лёгкий ветерок срывал пушистые комочки с гребней сугробов. Куда хватал глаз, разбросало бледно-голубые, светло-зелёные краски студёное море. Данилка подошёл к собакам и испугался. Мохнатые комочки лежали неподвижно.
— Мёртвые!..
Не помня себя, влетел в хижину и стал тормошить ничего не понимающего Иосифа.
— Вставай! — вопил Данилка, глотая сухие слезы. — Собачек убили! Нарты сломали! Говорил?.. Зачем не поверил?
От занесённых снегом собачьих тел, разбитых нарт уходил к протоке неясный человеческий след. Савва внимательно осматривал каждый отпечаток. Внизу, у берегового надлома льда, следы оборвались. В другом месте обозначились оттиски полозьев нарт.
— Носов был, — заключил Савва. — У него нарты с железными полозьями. Подлый… — На тёмной мозолистой ладони он держал скатанные комочки из нерпичьего жира. Он размял один шарик, и кусочек сероватой таблетки остался в его пальцах. — Отравлены…
Данилка суетился. Помогал деду и Шошину подбирать для упряжки собак, вязал новые алыки, упряжь была тоже порезана. Вместе с Ефимом и Иосифом выносил спальные мешки, кормовую рыбу для собак, продукты. Но когда стали перекладывать с разбитой нарты винчестеры, у Данилки загорелись глаза. Он бережно взял в руки пахнущий смазкой новенький винчестер и провёл ладонью по тёмному отполированному ложу. Прикинул на прицел, несколько раз передвинул затвором.
— Нравится? — спросил Иосиф.
— Настоящий! — с затаённым дыханием, со всей детской откровенностью тихо, но торжественно ответил Данилка.
— Вырастешь, — Иосиф легонько привлёк к себе взволнованного паренька, — хорошим охотником станешь.
— Он и теперь уже настоящий охотник! — загремел Шошин, увидев эту почти драматическую сцену. — Держи, Данилка! — И сунул винчестер в руку обалдевшему от такой неожиданности перепуганному Данилке.
А Шошин гремел:
— Бери, Данилка, бери, не смотри на деда! Эти винчестеры трофейные, магометовские, это тебе наш подарок. Держи!
— Какой такой Магомет, ты сказал? — насторожился Савва. — Да ещё трофей?..
— Как же тебе растолковать?
— Как скажешь, так и толк будет.
— В верховье Малого Анюя, у Росомашьего ручья, в лесном распадке, мы наткнулись на одинокую ярангу. Хозяин оказался земляком нашего Якуба Мальсагова. Вот так…
— Как весенний стерх не пара ворону, так и Магомет неровня Якубу. О нехорошем человеке нечего и разговор вести. — Савва затоптался, осматривая упряжки. — Собачки готовы, нарты тоже. Пора чай пить. Путь трудный будет — снег рыхлый.
Позапрошлой весной на главном торжище, на Анюе, от аляскинских эскимосов прослышал Савва о ловкаче Магомете. Кочующий авантюрист вместе с вёрткой и хитрой женой — американской эскимоской — не гнушались никакими способами ради наживы. Они прослыли недоброй славой от Чукотского побережья до верховья Амгуэмы и анюйских долин. Не однажды обводили вокруг пальца даже самого Свенсона. Шёл слух, что Магомет не брезгует мародерством, ковыряется на одиноких заброшенных кладбищах. Деньги и другие товары тайно переправляет в Америку.
Спустя месяц по пути из Анадыря в Нижнеколымск, в Янранайской округе, Савва наткнулся на одинокую ярангу. Сгущались вечерние сумерки. Собаки уже было повернули к жилью в надежде на отдых и корм. Но строгий окрик каюра заставил вожака выровнять упряжку. Савва даже не оглянулся. Ему было неприятно это грязное пристанище Магомета… У него, старого каюра, больно щемила душевная рана… Убит Якуб Мальсагов, убиты Михаил Мандриков и его товарищи большевики. Пусто и одиноко стало вокруг. Только шипящий злобой дух Келе кружил над безмолвным простором почерневшей тундры.
За чаем разговор явно не получался. Савва хмурился, отмалчивался. Данилка сидел у раскрасневшейся печки и снимал тряпицей смазку с винчестера. Он был счастлив. Его радость передалась и старику. Он оттаял и стал угощать табаком, который хранил для больших гостей.
— После чая приятно покурить…
— Хорош табачок! — подхватил Ефим. — Королевский.
— Я американского принца Альберта перемешиваю с русской папушей, — скрывая улыбку, пояснил Савва, — приятный табачок получается. — И он, по-отцовски глядя на шошинцев, с дрожью в голосе добавил: — Хорошо мне с вами, и Данилке тоже. Говорили много. Покурим ещё?
— Спасибо тебе, старина! Пора нам! — застенчиво улыбнулся Шошин.
Две упряжки всё дальше уходили вверх по Походской протоке Колымы. Савва придерживался за плечо внука и смотрел вдаль.