Тайна золотой реки

— Сильные люди… Будь и ты таким, Данилка.

3

…Походок вынырнул из серой пучины океанского волнообразия тундры сажистыми поплавками просевших крыш и огласился яростным собачьим разноголосьем. Неудержимая стая неслась навстречу ревкомовским упряжкам.

— Та-та! Та-та! — сдерживая оголтелую стаю, спешила навстречу стройная молодая женщина в серой дошке и росомашьей кеали. — Э-э! Та-та! Оштолом держи!

Упряжки встали. Вожак первый сел и завыл. Ему, видимо, было досадно, что не дали возможности подрать шерсть походским забиякам. Завыла и поселковая рать.

— Aйxaл! — проваливаясь по колено в рыхляк, крикнул Ефим женщине. — Э-э!

— Здравствуйте. Меня Прасковьей зовут, Баранова, — не без смущения назвалась она, подойдя ближе. — Вышла встретить. Шибко собачки задиристые. На рассвете видели упряжку Носова. На Нижнеколымск пошла. Курил к Савве на кекурье ходил, давно вернулся.

— Нам никто не повстречался, — развёл руками Шошин.

— Вы по протоке шли, а Курил — через едему.

— Там путь короче?

— Метёт шибко. Собачкам тяжело. Едема — место ветреное.

— Речь у вас русская, чистая, — заметил Иосиф.

— Дедушка был русский.

— Из казаков?

— Не знаю. На Аляске большим человеком был.

— Главный правитель Аляски Александр Баранов?

— Да.

— Я на торговых судах плавал. Стояли в Сингапуре. Город богатый, нарядный. Александр Баранов проклинал царя в этом городе и пропивал в трактирах последнюю надежду на возвращение в Россию. Заболел он тропической лихорадкой и умер в портовом городишке недалеко от Сингапура.

— Нам ничего не известно о нём…

С разговорами подошли к плоскокрышей рубленке, наполовину занесённой снегом. Судя по провисшим слегам, перекосившимся оконным и дверным проёмам, избе было далеко за вековую отметину…

Походок — первое поселение русских землепроходцев, поставленное на столбовой дороге начинателями кругосветных морских походов, открывателями новых земель задолго до великого странствия Семёна Дежнёва и его товарищей. Отсюда, из Походского зимовья, смелые мореходы уходили в далёкие странствия.

Ревкомовцы стояли у потемневшей от времени русской избы, и воображение их переносило в далёкую эпоху конца семнадцатого века, во времена суровые и кровопролитные. Уходят в неоглядную вечность годы. Кажется, что страна Тундрия нисколько не изменилась. Те же лютый простор, остервенелая пурга, холодные световые бури в бездонном полярном небе… Только другими стали люди и их судьбы…

Хозяйка, не успев войти в дом, засуетилась у плиты, с разговорами да пересказами:

— В Походок тундровики приехали. Никому покоя не стало. Казачество лютует. Избу Семёна Кодакова спалили, потому что красный флаг на ней был. Семён и его дружок Ганя Оконешников на Чукотье ушли. Ламуты не отыщут их. — Она ловко подхватила из печи противень с печёной рыбой и поставила на стол. Из простенка выдернула квадратную бутылку, протёрла фартуком и пододвинула Шошину. — С дороги, — сказала, — под муксун…

— Хорошая рыба! — похвалил Ефим, выбирая подрумяненный кусок.

— Кушайте, отдыхайте, чай пейте. — Прасковья принесла чистые стаканы и присела у края стола, скрестив, на высокой груди лёгкие руки. — До прихода казаков и ламутов к нам из Якутска отряд Красной Армии приходил. Собрания делали. Весело было. Советы были. Я тоже записалась в ячейку.

— В комсомол? — спросил Шошин.

— Не знаю, — откровенно призналась Прасковья. — Иннокентий Иванович Батюшкин называл нас активистами, а другие — ячейковцами. А как ещё?

— Комсомольцами! — подчеркнул Шошин. — Вы первые комсомольцы Колымы!

— Красивое название — комсомолец… — помолчав, сказала Прасковья.

— Колчаковцы знали о членах ячейки? — снова спросил Шошин.

— Носов выдал… — Голос её задрожал, будто жухлая осенняя стерня на зябком ветру, глаза затуманила влажная пелена неуёмного горя и тоски. — Моего Ваню в Нижний угнали — больше его и не видела… — Она помолчала и продолжала: — Отец мой был из казаков. Колыма приняла его, когда мне пяти лет не было. Маму шатун задрал на Горно-Филипповской заимке. Меня казаки и ламуты не трогают…

— Скажи, Прасковья, отчего ламуты так враждебно настроены к основному населению Приколымья?

— Батюшкин говорит, что это богатые ламуты взбунтовались против Советов. Остальные: кого пристращали, кого одарили, кому наобещали. Торговали они выгодно. Бывало и так, что скупали в голодное время пушнину у береговых чукчей и перепродавали иноземным купцам и скупщикам по повышенной цене. Богатели. А теперь им Советы поперёк горла встали. В Нижнеколымске ихний штаб сделан. Атаман Бочкарёв верховодит. Сюда несколько раз со всей сворой приезжал. Да только у нас ничего не ухватить ему. Батюшкин строгий староста. Бочкарёвцы его побаиваются…

— А большой отряд у Бочкарёва? — продолжал Шошин расспрашивать.

— Упряжек двадцать по округе шастает. Намедни Цапандин тут появился. Всё чего-то вынюхивал. Противный такой. Неверный.

— А кто он?

— Уполномоченный пепеляевского штаба. Есть там и местный кулак Соловьёв, и такой же пьяница Аболкин. Главари контрреволюционного мятежа.

— Да-а…