Тайная алхимия

Теперь ему двенадцать — почти мужчина. Но даже в его ранние годы каждый, кто мог видеть его, а тем более слышать, как он мудро рассуждает о важных делах, мог распознать в нем отпрыска великого отца. В нем чувствовалась кровь Мортимеров (именно так это отражается в Реестрах)[102] — кровь, берущая начало от самого короля Артура и ранее — от великого Брута.

По крайней мере, так утверждают писцы и астрологи, а простые люди верят им, глядя с благоговением на своего монарха.

Мы с Луи не могли всегда быть вместе, потому что все люди долга должны заниматься делами, а дела эти — весь мир. К тому же мы не собирались давать всем вокруг пишу для злословия, выставляя напоказ нашу тайную любовь.

После нашего паломничества Луи должен был позаботиться о своих поместьях в Гаскони, а Эдуард продолжал давать ему поручения, где важнее всего было соблюдение тайны. Что же касается меня, не считая того, что я заботился о Неде в Ладлоу и правил Валлийской маркой, мне приходилось многим заниматься и в Англии — как своими делами, так и делами короля.

Так прошло несколько лет: мы с Луи проводили несколько недель вместе, потом несколько месяцев порознь. Мы начали к этому привыкать и расставались, как расстаются давнишние любовники: прощания наши были немногословными, несмотря на огромное сожаление в наших сердцах, потому что великая печаль не нуждается в словах.

Когда в Ладлоу появились королевские гонцы, забрызганные грязью и усталые, они словно сказали нам, что солнце погасло.

— Мой господин, король мертв. Да здравствует король!

Одно биение сердца я им не верил. Но печати Совета на письмах, которые мне вручили, говорили о том, что это правда.

— Да смилуется Бог над его душой!

Я опустился на колени, обнажил голову, склонив ее перед Богом, и перекрестился. Шорох ног и звяканье шпор говорили, что остальные последовали моему примеру.

Мгновение я препоручал душу короля Богу, потому что, если Эдуард и впрямь отчаянно нуждался в прощении, кто на земле заслужил прощения больше, нежели он?

Потом я встал и повернулся к Ричарду Грэю:

— Племянник, где принц? Вернее, мне следует спросить, где король?

— Со своим духовником, дядя. Я видел, как они прошли в сад с целебными травами.

— Не позволяй никому говорить об этом или ходить к нему, пока я сам не скажу ему.

Это было спустя два дня после праздника святого Георгия, и ветер, дувший из Уэльса, приносил с собой мало весеннего тепла.

Мгновение я стоял в тени башни Мортимера и наблюдал за Недом, расхаживающим между рутой и розмариновыми кустами. Он говорил, сэр Питер отвечал, и оба смеялись: мальчишеский смех Неда был легким и веселым.

Вот к чему привели почти тринадцать лет заботы Елизаветы и десять лет моей заботы, нашего наставничества, нашей любви. То, каким был Нед и каким королем он станет, — дело промысла Божьего и нашего усердия.

Но я колебался. Хотя Неда коронуют только несколько недель спустя, сейчас, когда я заговорю, мой мальчик узнает, что он — Эдуард, милостью Божьей король Англии, Франции и господин Ирландии, пятый король, носящий это имя со времен Завоевания.

И хотя я должен был это сделать — того ждали дела королевства, — я долго не мог заставить себя шагнуть вперед и сказать Неду, кем он стал. Он был высоким, это верно, но его тело оставалось телом мальчика — легко сложенное, еще формирующееся. Кости пока не окрепли, кожа была нежной. А руки такими тонкими, что казалось, будто под белой кожей и голубыми венами просвечивают кости. И вот теперь тяжелая мантия его отца, умершего слишком рано, ляжет на маленькие плечи Неда.

Меня снова охватил гнев, и сейчас, три месяца спустя, когда стены Понтефракта темнеют надо мной на фоне вечернего солнца, я все еще чувствую его.

Эдуард хорошо знал, какая это тяжелая ноша — быть королем, и ни разу не пожалел о ней. Но Эдуард был мужчиной, сильным, быстрым и умным, как ни один другой мужчина в мире, он сам выбрал свое предназначение. И все равно, когда он его добился — когда у него больше не осталось врагов, с которыми следовало биться, остались лишь дочери, которых надо было продавать, — он позволил править собой не философии, а выгоде и удовольствиям. Он располнел и обрюзг, и его яркое золото потускнело. Словно хорошо управлять мирным королевством — а он хорошо им управлял — было для него недостаточно.

Эдуард тратил свою силу на женщин, топил свое проворство в вине, тратил свой ум, гоняясь за шелками и приправами. Почему он с возрастом не становился мудрее, не обращал внимания на своих докторов, почему не вел более умеренную жизнь? Заботься король о своем здоровье так же, как о здоровье своего королевства, не поддавайся страсти к плотским наслаждениям, он не умер бы такой смертью. Довольно правдивы слова, что на то есть Господня воля, но все мы отчасти сами строим свою судьбу, потому что Господь дает нам ее строить. А Эдуард был куда большим господином собственной судьбы, чем большинство других людей, потому что никому не подчинялся.