Тайная дипломатия

Глава двадцать четвертая. Заметки о Франции

Наташка заплакала во сне. Тоненько-тоненько, словно обиженный ребенок. Опять какой-то кошмар приснился? Жалко девчонку. В свои тридцать с небольшим успела хлебнуть и тюрьмы, и ссылки, и предательства. Вон, проснулась, хотя ей, в отличие от меня, можно еще поспать часок-другой.

– Спи, чучело-мяучело, – с нарочитой грубостью сказал я, прикрывая мою любимую одеялом.

– Володя, а тебя снятся плохие сны? – поинтересовалась Наташа, приподнимаясь на локте.

– Бывает, – нехотя буркнул я. – А что такое?

– Понимаешь, сон мне приснился. Страшный и странный…

Наташа замолкла, пожала плечами.

– Рассказывай, – потребовал я.

– Снится, что иду по заснеженному городу. Ветер дует. Как-то все сыро и мерзко. Город, словно бы Петроград, но странный какой-то. Оконные стекла заклеены крест-накрест, какая-то сетка сверху. Может, кино снимают? Иду осторожно, берегу силы. Навстречу люди идут, словно тени. У меня одна мысль в голове – крысы сожрали паек, хлебные карточки, как дальше жить? И отчего-то понимаю, что скоро я упаду, а падать нельзя. Упадешь – смерть. А потом я все-таки падаю и понимаю, что умираю. Но вместо отчаяния – радость. Это что, мне уже ад начал снится?

Я вздохнул, и только погладил ее по голове, словно маленькую. Похоже, Наташке приснился сон о ее грядущей судьбе. Я знаю, что настоящая Наталья Андреевна умерла в сорок втором, а ее тело покоится в одной из могил на Пискаревском кладбище. Ответственный работник ЦК умерла от голода.

И мне самому недавно приснился сон. Жуткий и непонятный. Я стою, опираясь всем телом на бруствер окопа. Левая рука, замотанная грязными тряпками, болтается вдоль туловища. Вот те на, опять левая… Рядом разбитый «Максим», за ним мальчишка в драной гимнастерке, хотя уже метет снег, но нам не холодно. А спереди, куда я смотрю, лежат мертвецы в чужой форме. Их много. А нас… На дне неглубокого окопа – тоже мальчишки, но мертвые. И я почему-то знаю, что эти мальчишки – мои ученики. Нет, есть и живые. Вон, подтягиваются.

– Владимир Иванович, танки, – толкает меня в бок сосед.

Я набираю в грудь воздуха, чтобы сделать бойцу замечание – следует обращаться «товарищ младший сержант», мы же не в школе, но умолкаю.

И прямо на нас надвигаются танки с крестами, а между ними идут чужие самодовольные пехотинцы.

Танки…

Один… Два… Три… Четыре…

Почему-то пытаюсь считать, но сбиваюсь со счета.

И тишина.

Пропустить бы танки, а уже потом, гранатами, но окопчики вырыть не успели, все наспех. Раздавят нас и пойдут дальше. А что за нами? Не знаю.

Надо бы сказать ребятишкам что-то важное, назидательное, но замерзшие губы произнесли:

– Про «мертвую зону» все помнят? Вставать не спешите, но и не медлите. Встанете раньше – пулемет срежет, промедлите – в землю вдавят. В общем, смотрите.

Откуда-то взялись две гранаты. Я киваю, беру гранаты здоровой рукой, переваливаюсь через бруствер и, плотно прижимаясь к земле, ползу вперед прямо на танки, выбирая себе один-единственный. Я же учитель, мне нужно показывать пример.

Проснешься после такого сна, задумаешься – это не весточка ли из неслучившегося будущего? Наташка, умершая от голода, Володька, погибший вместе с учениками под танками?

Верно, не сделал Владимир Аксенов карьеры. Стоп. Дурак я, дурак. Как это он не сделал карьеры?

Впрочем, пора вставать. Еще один такой сон, и я сам начну плакать, как и Наташа.

Как было бы хорошо, если бы в торгпредстве был телеграф. А так, приходится принимать парижских почтальонов, расписываться за прием телеграммы, а потом сидеть, расшифровывать.

Но сегодня расшифровка не заняла много времени. Меня вызывают в Москву, и не кто-то, а сам Председатель Совнаркома. Значит, надо ехать с отчетом. А может, освободят меня от этой должности? Как же мне все здесь надоело. Домой хочу.

Как-нибудь сяду, и напишу заметки о Франции. Что-нибудь в духе «Записок русского путешественника» Карамзина, но с поправкой на мою должность и время.

С чего бы начать? Про куриц, шествующих неспешно, словно парижане, уже писал. Что там еще? Да, можно рассказать о мелких собачках, непонятной породы, вошедших вдруг в моду. Для чего нужны крошечные собачки, никто не знает, равно как и того, а зачем нужно следовать моде? Впрочем, надо же чему-то следовать? У детей есть сказки, у взрослых мода. Теперь бы написать о французских кошках – вечно беременных и свободных, иллюстрирующих высказывание Пикассо о любви и свободе. Кошкам, как и француженкам, позволяется все. Например – в магазинах и лавочках им (кошкам, а не женщинам!) разрешается лежать возле кассы, сидеть на овощах или копаться в крупе.

О кошках можно писать долго, но о них напишут и без меня, а мне бы поближе к теме. Что там у нас случилось за последнее время?