Тайная история Костагуаны

Вернемся, читатели, в 1903 год. Место действия – некий причал на Темзе: пассажирский пароход прибыл из карибского порта Барранкилья в неспокойной Республике Колумбия. На берег сходит пассажир, весь багаж которого составляет один небольшой саквояж с одеждой и прочими личными вещами, подходящий скорее тому, кто собирается провести вдали от дома две недели, а не тому, кто уже никогда не вернется на родину. Скажем, это багаж не эмигранта, но путешественника, и даже не из-за своего малого размера, а из-за того, что владелец сам пока не знает, что прибыл навсегда. Из того первого вечера в Лондоне я помню только детали: рекламный листок, вложенный мне руку чьей-то темной рукой прямо у причала, с описанием услуг и достоинств отеля Trenton’s, Бриджуотер-сквер, Барбикан; деньги, что пришлось заплатить сверху – за использование электричества и за чистку ботинок; бесплодные переговоры с ночным портье, от которого я требовал специального тарифа со включенным завтраком, хотя документы у меня были не американские и не колониальные. Воспоминания следующего дня: карманная карта, купленная за два пенса, складная, с обложкой цвета желчи; тост с джемом и две чашки какао, выпитые в отеле, пока я искал среди белых и желтых улиц на карте адрес, записанный в моем журналистском блокноте. Автобус довез меня до Бейкер-стрит, я срезал путь через Риджентс-парк и под голыми деревьями, по дорожкам в лужах тающего снега дошел до нужной мне улицы. Дом отыскался сразу.

У меня все еще хранится эта карта: ее тонкий корешок сожрала моль, по волокнистым листкам можно изучать биологию грибков. Но предметы говорят со мной, диктуют свою волю, ругают меня, если я лгу, а если не лгу, охотно соглашаются служить уликами. Так вот, первое, о чем желает рассказать эта карта, негодная, устаревшая (Лондон меняется каждый год), – это встреча с упомянутым посредником. Кто же он, этот Сантьяго Перес Триана, знаменитый колумбийский бизнесмен, а позднее – полномочный посол при испанском и британском королевских дворах? Кто этот человек, один из тех, кому в Колумбии выпадает нести отвратительный и опасный груз – груз политической жизни? Мой ответ многим из вас покажется любопытным: неважно – кто. Важен не он сам, а моя версия его жизни, роль, которую он, по моему желанию, должен сыграть в рассказе о моей жизни. Так что прямо сейчас я воспользуюсь прерогативами повествователя, займу положение всевидца и в который раз проникну в голову – и в биографию – другого человека.

(Да, дорогие возмущенные читатели: чужая жизнь, даже если это жизнь одного из самых выдающихся колумбийских политиков, подчинена моей воле рассказать о ней так, а не иначе. Здесь я изложу свою версию, и она, таким образом, станет для вас единственной. Может, я нагло преувеличиваю, искажаю, вру и клевещу? Вам этого никогда не узнать.)

В те годы всякий колумбиец, прибывавший в Лондон, обязательно попадал в дом Сантьяго Переса Трианы на Авеню-роуд, 45. Перес Триана, сын бывшего президента, тайный сочинитель детских сказок, жертва политической опалы и тенор-любитель, смахивавший лицом на жабу, приехал в город за несколько лет до меня и властвовал там, рассказывая смешные истории на четырех языках, за столом, устроенным на манер концертного зала: ужины или собрания в его викторианском салоне всегда превращались в чествование самого себя, в лекции, призванные продемонстрировать талант афинского оратора задолго до того, как произносимые речи прославили его в гаагских судах. Вечер в гостиной или в специальной комнате, где пили кофе, всегда проходил одинаково: Перес Триана снимал очки в круглой оправе, закуривал сигару, поправлял галстук-бабочку, пока чашки его узкой публики наполнялись до краев, и начинал говорить. Он рассказывал про свою жизнь в Гейдельберге, или про мадридскую оперу, или про книги Генри Джеймса, или про дружбу с Рубеном Дарио и Мигелем де Унамуно. Мог внезапно начать декламировать собственные стихи: «Не одно надгробье хранит мои тайны…», или: «Я слышал, как стонут толпы…» И гости, политики-либералы или почтенные предприниматели из числа боготинской буржуазии, хлопали, как дрессированные тюлени. Перес Триана скромно склонял голову, закрывал глаза, похожие на щелки старых копилок, жестом пухлой руки велел гостям смолкнуть, словно бросал тюленям парочку сардин. И не теряя времени переходил к следующей истории, к следующему стиху.