Тайная история Леонардо да Винчи

И все же он колебался, хотя она с готовностью приникла к нему; он отстранил ее, затем прижал к себе с такой силой, что она едва могла дышать. В этот миг он не видел перед собой ни Джиневры, ни Симонетты, ни даже Гутне. Он ощущал лишь жар тупого ненасытного желания и понимал, что это желание воспламенилось в нем оттого, что сегодня он убивал и ранил людей. С ним поступали жестоко, и он сам был жесток, как человек, который понимает, что потом пожалеет о своих поступках, но остановиться уже не в силах. Если бы Гутне сопротивлялась, он взял бы ее силой, обошелся бы с ней, как с теми людьми, которых он убивал рефлекторно, механически, словно работая рычагом или воротом; и она закрыла глаза, когда его пальцы пробрались сквозь курчавые завитки волос на ее лоне и указательный палец вошел внутрь, проверяя ее… и убеждаясь, что желание не увлажнило ее. Она знала… знала… Леонардо ощутил гнев, словно она и в самом деле пыталась отбиваться от него. Желание в нем превратилось в жар, растекшийся по ногам, по животу, пенис онемел и безвольно обмяк, едва он попытался войти в нее. Однако желание не исчезло; он чувствовал себя оленем во время гона; похоть пожирала его, но, сколько Гутне ни пыталась помочь ему, его плоть оставалась мертвой, безразличной, далекой, как тот огонь, что горел у реки, на поле битвы.

Он оттолкнул Гутне, на сей раз мягче, приходя в себя, и поднялся. Одевался механически, не думая. Гутне принялась опять ласкать его, но он велел ей спать, заверил, что вернется, что не покинет ее, и, уже успокоенный, вышел из шатра и двинулся за пределы широкого оборонительного кольца из близко поставленных пушек, мортир и возов — к кострам, пеплу и обугливающейся плоти.

Глава 28 ГОЛОВЫ

Пришел я в город Калиндра, неподалеку от наших границ. Город сей расположен у подножия той части гор Тавр, что отделена от Евфрата, и из него видны на западе пики великой горы Тавр. Пики эти такой высоты, что как будто касаются неба, и во всем мире нет части земли выше, нежели их вершина.

Леонардо да Винчи

Ныне конец мне пришел, о дитя! Как могу я жить, если умер однажды, погибель твою переживши?

Гомер. Илиада

Они нашли Уссуна Кассано в одиночестве, в городе трупов и отрубленных голов, насаженных на пики. Они нашли его в небольшой мечети. От его армии осталась едва ли десятая часть. Запах разлагающейся плоти был вездесущ; даже костры, горевшие на месте базарной площади, не в силах были поглотить горькой тошнотворной вони. Шлюхи и солдаты, персиянки, сражавшиеся бок о бок с мужчинами, дети и горожане — все обратились в дым. Город был предан огню, однако невозможно было определить, кто здесь жег, закалывал, рубил, насиловал и грабил — персы или турки.

Кайит-бей тотчас же приказал снять с пик все оставшиеся головы и похоронить по надлежащему обряду. Чтобы выполнить этот приказ, солдатам пришлось прежде перебить собак, которые не желали отдавать без боя свою жуткую добычу. Был разгар дня; воздух был обильно насыщен пеплом, который пропитал грязью сам солнечный свет, усиливал духоту и жару. Воздух, которым трудно было дышать, который обращал все окружающее в череду расплывчатых миражей — словно это место было гигантским фантомом, кошмарным видением, представшим воспаленному уму солдата, умирающего от жажды в сердце пустыни.

Но едва армия стала лагерем вокруг города, персидские землевладельцы и надсмотрщики пригнали крестьян и торговцев из окрестных селений, которые уцелели от разора, — чтобы поставить торговые ряды и устроить должную встречу Кайит-бею. Маркитанты, мясники, булочники, повара и новые отряды шлюх тянулись к городу, торопясь не упустить прибыль: на армии Кайит-бея, разросшейся до ста тридцати тысяч, можно было недурно заработать.

— Царь зовет тебя, — сказал Куан Леонардо, который вместе с Хилалом и Миткалем устанавливал вокруг лагеря гигантский круг из пушек.

Мамлюки, которые двигались пеше и конно, в фалангах, почти не отличавшихся от фаланг Древней Греции или Македонии, которые уже созрели для битвы и стремились к ней, радостно молясь Аллаху, Единому и Сущему, и выкликая Его имя, которые взывали к богине войны, богине жизни и смерти, выпевая посвященный ей псалом: «Ради глаз Айше», — эти мамлюки теперь потрясенно сникли перед истинным ликом недавней, окружавшей их со всех сторон смерти.

Да Винчи кивнул и пошел за Куаном через лагерь в самое сердце Калиндры.

— Я слыхал, ты нынче враждуешь со своими друзьями, — сказал Куан.

— Как поживает Америго? — спросил Леонардо.

— Он живет в моем шатре. Ты мог бы повидаться с ним, но, похоже, ты предпочитаешь общество евнухов.

— А что, Америго… согласен с Сандро?