Тайная история лорда Байрона, вампира. Раб своей жажды

— Мы остановились в Янине еще дней на пять,— продолжал он, игнорируя ее вопрос.— И снова в другом конце двора стояли татарские стражники, и я предположил, что Вахель-паша несмотря на то, что рассказали нам слуги визиря, тоже остался в Янине. Тем не менее я ни разу не видел его, но взамен...— Тут он снова бросил тяжелый взгляд на Ребекку.— Он снился мне, но не в обычных снах: ощущение реальности происходящего было таким сильным, что я не был полностью уверен, что смогу проснуться после всего этого. Паша мог безмолвно явиться ко мне мертвенно-бледным призраком, войти в мою комнату, подойти к моей кровати или иногда встретиться мне на улитках или в горах. Я бывал застигнут сном в необычное время; казалось, будто кто-то усыпляет меня. Я пытался сопротивляться приступам дремоты, но всегда сдавался, и тогда появлялся паша, прокрадываясь в мой сон, как вор в комнату.

Лорд Байрон замолчал и закрыл глаза, словно пытаясь еще раз поймать образ призрака.

— Я чувствовала то же,— с волнением произнесла Ребекка.— Там, в склепе, когда вы держали меня на руках, мне казалось, что вы мне снитесь.

Лорд Байрон удивленно поднял бровь.

— Правда? — спросил он.

— И паша так же являлся вам?

Он пожал плечами.

— Так вы встретились с ним в конце концов?

В глазах вампира мелькнули завораживающие огоньки.

— Мир сновидений нам недоступен,— проговорил он.— Граница между смертью и жизнью неясна.Он печально улыбнулся и засмотрелся на мерцание пламени свечи.

— Там был монастырь,— произнес он наконец.— Мы посетили его вечером перед отъездом. Он был построен на острове, окруженном озером.— Лорд Байрон поднял взгляд.— В мою первую ночь пребывания здесь я видел, как от этого острова отплывала лодка. Единственно по этой причине я и раньше хотел повидать монастырь. Но, по словам Атанасиуса, прежде посещение монастыря невозможно было устроить. Он рассказал., что один из монахов был найден мертвым и поэтому монастырь нужно освятить. Я спросил его, когда умер монах. В день нашего прибытия в Янину, ответил он мне. Тогда я спросил, как умер монах. Атанасиус покачал головой. Нет, этого он не знал — жизнь монахов всегда была тайной.

— Но теперь монастырь открыт,— добавил он.

Мы высадились на берег. Пристань была пуста, так же как и деревня вдалеке. Мы зашли в монастырь, Атанасиус крикнул, но никто не отозвался в ответ, и я заметил, что он нахмурился.

— Сюда,— неуверенно произнес он, открывая перед нами дверь в небольшую боковую часовню.

Хобхауз и я последовали за ним, часовня была пуста, но мы задержались, чтобы осмотреть стены.

— «Страшный суд»,— произнес он, указывая на жутковатую фреску.

Изображение дьявола особенно поразило меня: он был и прекрасен и ужасен одновременно, совершенно белый, за исключением пятен крови у рта. Я заметил, что Атанасиус следит, как я рассматриваю фреску, но он поспешно отвернулся и снова позвал монахов.

Хобхауз присоединился ко мне.

— Он похож на того пашу,— заметил он.

— Сюда,— быстро сказал Атанасиус, словно в ответ.— Нам нужно идти.

Он провел нас в центральную церковь. Сначала я подумал, что она тоже пуста, но потом заметил фигуру бритоголового человека в струящихся одеждах, склонившуюся над столом у дальней стены. Человек обернулся к нам и медленно поднялся. Свет, падавший из окна, осветил его лицо. Если раньше это лицо покрывала бледность, то теперь на щеках Вахель-паши играл румянец.

— Les milords anglais?[1] — спросил он.

— Я лорд,— ответил я ему.— Хобхауза вы можете не принимать в расчет. Он простолюдин.

Паша медленно улыбнулся и приветствовал нас обоих с церемонным изяществом. Он произнес приветствие на чистейшем французском (раньше мне ни у кого не приходилось слышать такого чистого произношения), который очаровал меня, так как звук его походил на серебряный звон.

Хобхауз спросил, где тот изучал французский. Паша рассказал, что очень давно был в Париже, еще до Революции и Наполеона. Он показал на книгу.

— Только моя жажда к познанию привела меня в город огней. Я никогда не был в Лондоне. Вернее, был — один день. Каким великим он стал. Я помню времена, когда он был ничем.

— Ваши воспоминания, должно быть, долговечны.

Паша улыбнулся и склонил голову.

— Мудрость, которой мы обладаем здесь, на Востоке, долговечна. Не так ли, monsieur грек?

Он взглянул на Атанасиуса, который, запинаясь, пробормотал что-то невразумительное, трясясь в складках жира.

— Да,— сказал паша, наблюдая за ним с безжалостной улыбкой,— мы на Востоке понимаем много такого, что никогда не будет доступно Западу. Вы должны помнить об этом, milords, если путешествуете по Греции. Просвещение не только открывает, но иногда может скрывать правду.

— Например, ваше превосходительство? — спросил я.

Паша поднял свою книгу.