Тайная история Владимира Набокова

Гумберт вызывает некие подозрения у полудюжины персонажей, но пройдет больше десяти лет, прежде чем один из комментаторов выскажется более определенно: героев смущает происхождение Гумберта. Этим сомнениям можно найти и другое объяснение, но оно настолько неожиданное, что читатели совершенно упускают его из виду – возможно, Набоков задумывал своего Гумберта Гумберта евреем.

5

Во время последнего путешествия на запад, которое Владимир и Вера успели совершить до публикации «Лолиты», им пришлось сделать незапланированную остановку по пути из Монтаны в Вайомингские горы Биг-Хорн. Чтобы не ночевать в машине, они решили снять домик. Хозяин показал, какие есть варианты, и спросил, откуда они. Услышав, что его гости из штата, но не из самого города Нью-Йорк, он облегченно вздохнул и сказал, что жители крупнейшего американского мегаполиса «так и норовят тебя объевреить».

Вера спросила, что не так с евреями, и хозяин ответил, что те «вечно хотят тебя обжулить, облапошить». «Так вот, я – еврейка, но надувать вас не собираюсь!» – парировала Вера, после чего Набоковы ушли, даже не потребовав назад денег за аренду.

Ни скандальная слава, ни похвалы в печати не могли защитить Набоковых от нетерпимости. Предрассудки, о которых Владимир устами Гумберта говорил в «Лолите», продолжали существовать в реальном мире еще очень долго после того, как писатель запечатлел их в своей одиозной книге. Вера перед лицом этой враждебности держалась гордо. Ее биограф Стейси Шифф описывает один интересный случай. Когда в New York Post госпожу Набокову назвали русской аристократкой, Вера написала в редакцию, что «весьма гордится» своими корнями, которые у нее вообще-то «еврейские».

Отмеченный в книге американский антисемитизм одобрения «Лолите» тоже не добавил. Роман вообще не получил никаких наград – в отличие от «Пнина», который стал финалистом Национальной книжной премии. Но отсутствие литературных регалий с лихвой восполнялось продажами и вниманием прессы, которое «Лолита» обеспечила своему автору на вторую половину 1958-го и почти на весь следующий год. Когда в сентябре 1958 года Джеймс Харрис и Стенли Кубрик отдали 150 тысяч долларов за право снимать по набоковскому роману фильм, сделка привлекла почти столько же внимания, сколько и сама книга. Люди недоумевали, как из «Лолиты» можно сделать кино!

Именно тогда Набоков перестал быть просто известным писателем и перешел в разряд знаменитостей. До начала зимы авторские гонорары принесли ему 100 тысяч долларов, а его нимфетка попала в скетчи к таким прославленным телевизионным комикам, как Стив Аллен, Милтон Берл и Артур Годфри. Граучо Маркс тоже познакомился с «Лолитой», но решил дочитать ее через «шесть лет, когда ей исполнится восемнадцать». А вот «Лолита» не желала останавливаться на достигнутом: по итогам 1959 года она стала одним из двух наиболее покупаемых романов.

Однако бешеный спрос не убедил критиков «Лолиты». Обозревателю The New York Times Орвиллу Прескотту одного разноса книги показалось мало, и он опубликовал новую ядовитую рецензию. Успех такого романа, по мнению Прескотта, говорит лишь о том, что «в наше время очередной эротический скандал – это кратчайший путь к литературной славе и процветанию». Коллега Орвилла по Times Дональд Адамс тоже неоднократно ругал книгу, позволяя себе такие эпитеты, как «тошнотворный». Среди прочего он сказал о Набокове, что тот, несмотря на всю свою одаренность, «насквозь прогнил» и «сияет и смердит, как тухлая макрель в лунном свете».

Поразительно, но объемистый роман другого русского автора – «Доктор Живаго» Бориса Пастернака, вышедший той осенью на английском, – пришелся критикам по душе. В книге прослеживался путь героического врача, который пережил революцию и обе мировые войны, пытаясь найти любовь и смысл в обществе, лишенном и того и другого.

В начале 1920-х годов Пастернак, как и Набоков, жил в Берлине, но, проведя в немецкой столице почти шесть месяцев, оставил родителей на Западе, а сам вернулся в Советский Союз. В 1956 году он завершил роман «Доктор Живаго» и предложил его в два ведущих литературных журнала, но там рукопись забраковали как недостаточно советскую. Не надеясь на публикацию на родине, Пастернак переправил рукопись итальянскому издателю, и тот отдал ее в перевод. Книга получила мировое признание, ее стали переиздавать и переводить на другие языки. Английская версия появилась как раз вовремя, чтобы побороться с «Лолитой» за первенство в списке бестселлеров.

Однако Набоков «Доктора Живаго» не оценил. В этом эпическом полотне, проникнутом критикой советского государства и человеческого малодушия, коверкающего людские судьбы, Набоков усмотрел ностальгию по идеалам революции. «По сравнению с Пастернаком, – сказал Набоков одному журналисту, – мистер Стейнбек просто гений».