— Остальные деньги пошли на подкуп шлюх. Есть еще кое-что по делу Данте. Как вы и просили, его тихонько убрали, а за ним и исполнителей. Я случайно встретил в Болонье одного человека, который непонятным образом был в курсе всех дел; пришлось от него избавиться.
«Он говорит о Джованни Алигьери, — подумал синьор Моне. — Чертов мальчишка, кто еще это мог быть?»
— Никто не просил тебя убивать Данте, — произнес банкир, — я такого никогда не требовал.
«Лицемер проклятый, — подумал Даниель, — ты велел сделать так, чтобы Данте не смог закончить поэму, а как еще можно помешать поэту писать стихи? Руки ему отрубить? Тогда он сможет диктовать, а желающие записать всегда найдутся. Язык ему вырвать? Некоторые, говорят, и ногами пишут…»
Господин Моне встал, взял рукопись и бросил ее в горящий камин.
— Вам хотя бы удалось помешать ему завершить работу?
— Да,
Старый банкир подошел к окну и посмотрел на город.
Флоренция была у него как на ладони. Здесь ему был знаком каждый дом, каждая лавочка, каждый склад, что были во владении семьи Моне. Нет, он никогда не приказывал убить Данте. Он всегда был добрым христианином, почитал Церковь. Дела делами, состояние надо приумножать, это еще в Евангелии сказано, но сколько лично он пожертвовал Церкви — и не сосчитать!
Он не хотел этой смерти. Но когда ты влиятельный человек, обычно так все и происходит. Твои слуги, надеясь тебе угодить, зачастую идут гораздо дальше твоих собственных намерений. Если ты один из сильных мира сего — такое случается довольно часто. «Что ж, такова, видно, воля Божья!» — подумал он. Конечно, то, что Данте умолк, Моне было приятно; когда черные гвельфы по его указке выгнали Данте из Флоренции, он уже надеялся, что с поэтом покончено навсегда. Он сделал это не из личных побуждений, а во благо города. Поэт был слишком горяч: когда он участвовал в городском совете, то все время встревал в дела, разобраться в которых было ему не под силу. Он не раз выступал против того, чтобы посылать флорентийские войска на помощь папе… Он не любил войны и высказывал мысли, которые были прекрасны, но очень далеки от действительности; устройство современного общества, проведение деловых операций — ни в том ни в другом он ничего не понимал. «Ведь у Флоренции с папой заключено особое соглашение, нам уже пора взыскивать по кредитам, и отказать папе не так-то просто!.. — думал Моне. — А то, что солдаты гибнут, так ведь это их работа, за это им и платят… В конце концов, Данте легко отделался: изгнание — это ведь все-таки не казнь… Да что он вообще о себе возомнил? Взялся писать эту свою
Но где-то в глубине души Моне подозревал, что Данте написал
Почему-то люди увлеклись этим сочинением… В чем же причина? Неужто их вдохновила мысль о Божественной справедливости, о том, что добро восторжествует над злом? Насчет этого никаких сомнений быть не может: все мы смертны, так что предоставьте сильным вершить судьбу этого мира и готовьтесь тихонько к переходу в мир иной… Но ведь в поэме Данте есть и другое, куда более опасное утверждение: якобы эта Божественная справедливость может вершиться здесь и сейчас, на земле… Медленно и незаметно она делает свое дело и определяет историю человечества… И когда-нибудь праведники, которые сегодня кажутся побежденными, воспрянут и свершится возмездие, пусть даже мы, живущие ныне, этого и не увидим. Ненависть погибнет вместе с теми, кто ее посеял, любовь же останется…
— Я умру, и все, что я нажил, исчезнет, а его