Тайная книга Данте

Потом показались и другие слуги, они взяли оба тела и сбросили их в ров, что окружал виллу. Эстер была потрясена. Вид крови вызывал у нее ужас. Бонтура отпустил ее, чтобы она пришла в себя, поэтому вечер она провела с детьми. Взамен синьор потребовал к себе самую молодую из прибывших женщин.

«Бедный Дан, старый ты пес, — подумал он, — я всегда буду помнить тебя как…»

Но в голову ничего не приходило, и через минуту он уже забыл о нем.

VIII

16 сентября 1327 г.

В конце концов, д'Асколи умер вполне достойно. Его сожгли заживо между Порта-а-Пинти и Порта-алла-Кроче. Он задыхался от дыма — казалось, вот-вот богу душу отдаст, — тем временем пламя жадно пожирало его сочинения у подножия столба и быстро подбиралось к одеждам. Последний жест этого человека поразил всех присутствующих: привязанный к столбу, пылающий, словно факел, он уже превращался в огромную извивающуюся головешку, когда между спазмами удушья что есть силы закричал: «Я это написал, я этому учил, я в это верю!»

Мессеру Моне, наряду с другими именитыми гражданами Флоренции, пришлось присутствовать при этом зрелище, хотя он с куда большим удовольствием провел бы это время у себя дома. Ему совершенно не нравилось, что один из его людей оказался еретиком; в наше время следовало быть осторожнее! Брал бы пример со своего благодетеля! Ему уже однажды удалось вырвать Чекко из рук болонской инквизиции и рекомендовать ко двору Карла Калабрийского, а тот отправил его во Флоренцию вместе с другими врачами из своей свиты. По крайней мере, Чекко принял смерть достойно, чем спас свое имя и отдал должное своему покровителю. На этот раз спасти его не удалось. Подкуп священников стал обходиться слишком дорого, кроме того, в этом не было особого смысла, ведь теперь процессы против ученых велись повсюду, ересь была заразна и распространялась, точно чума. Моне охватило чувство подавленности, от которого замерло дыхание: острая боль в паху, порывистый ветер, которой поднимал дым и запах горелой плоти прямо на балкон, где они восседали… все это было слишком удручающе.

Чекко д'Асколи был одним из самых непримиримых критиков поэмы Данте, ему лучше всех удавалось разрушать порожденные ею мифы, расползающиеся из старейшего в Европе университетского квартала по всему городу. Жаль, что и он оказался слишком горяч. Может статься, что все деньги, потраченные на то, чтобы вогнать Данте в землю, были потрачены зря. Чекко продолжал во Флоренции то же учение, за которое его изгнали из Болоньи. Зачем он написал этот проклятый комментарий к Сакробоско?[68] Наверное, все это было для него важно, раз ради каких-то идей он был готов рисковать собственной жизнью. Это можно понять, но ведь тем самым он провоцировал власти, показывал, что хочет быть на виду, и потому злоба и зависть, которые всегда вились вокруг него, повсюду следовали за ним по пятам. В довершение к прочим бедам, инквизитор, что вел дело, оказался большим поклонником Данте. И это было хуже всего!

Среди пришедших на казнь мессер Моне заметил Якопо Алигьери. Вернулись, черт бы их побрал, и жена, и оба сына Данте, да еще привезли с собой рукопись Рая. Это стало для него настоящим ударом. Какой прок от этого Даниеля и всех его злодеяний! Пьетро Алигьери довольно быстро уехал в Болонью, а младший остался с матерью, чтобы вернуть конфискованную собственность и погасить долги отца перед сводным братом. И вот по Флоренции поползла зараза: все принялись читать поэму Данте и уверять друг друга, что он был великим пророком; и снова люди проклинали ненавистную Волчицу… Особенно неприятно было то, что и самому Моне пришлось участвовать в прославлении выдающегося земляка.

Он чувствовал, что задыхается, боли в паху усилились, загадочная болезнь пожирала его. Когда огонь пережег веревки и тело упало, он поспешил поскорее уехать. Подозвал охрану, сел на коня и пустился вскачь. Проезжая перед дворцом приоров, он уже корчился от боли. На площади сидел знакомый поэт — полученная награда его ничуть не изменила. Теперь, когда мессер Моне проезжал мимо, поэт уже не стал петь хвалебных стихов, он громко процитировал строки Комедии, где говорилось о Беатриче:

С тех пор как я впервые увидал
Ее лицо здесь, на земле, всечасно
За ней я в песнях следом поспевал;

Но ныне я старался бы напрасно

Достигнуть пеньем до ее красот,
Как тот, чье мастерство уже не властно.