Тайная Миссия

Ею внезапно овладело бешенство, и это почувствовали все, хотя и не понятно, по каким признакам, поскольку она по-прежнему казалась бесстрастной.

— Твое настоящее имя, крот?

— Триффан. Родом из Данктона,— ответил он.

Сликит облегченно вздохнула, словно именно этого ответа она от него все время и добивалась.

— Я уже встречала много подобных упрямцев. Тот, кого вчера казнили, был как раз одним из них, — произнесла она. — Завтра ты предстанешь перед элдрен Феск. Не знаю, пожелает ли она тебя выслушать. Скорее всего, нет. Но если все же изъявит такое желание, советую держать себя поскромнее и говорить более обдуманно, чем сейчас со мной. Теперь о вас,— сказала Сликит, обращаясь к Марраму и Алдеру. Оба они выглядели несчастными и насмерть перепуганными. Очевидно, они не сомневались: после всего, что они допустили, им не миновать казни. Однако Сликит, видимо, решила иначе, потому что всего лишь вновь приказала до утра не спускать с пленников глаз.

— Будет выполнено! — поспешно отозвался Маррам.

Сликит окинула их тяжелым взглядом, еще раз озадаченно посмотрела на свою лапу и, скороговоркой проговорив: «Не идите против Слова, и оно пощадит вас, да будет оно благословенно!» — покинула их.

— Ну и ну! — вырвалось у Спиндла.

— Слышал, что она сказала?! — рявкнул Маррам. — «Не противьтесь Слову, и оно пощадит вас!» Не шляться у меня тут и не думать ни о каких побегах! И — никакой болтовни!

— А спать можно? — проронил Триффан.

Он устроился поудобнее, положил голову на вытянутые лапы и спокойно закрыл глаза. Стражи отошли. Некоторое время Спиндл и остальные, напуганные посещением Сликит, продолжали молча глядеть на Триффана.

Наконец Спиндл не выдержал: он подполз и стал его тормошить.

— Триффан, проснись, Триффан! — взволнованно запыхтел он. — Что нам делать?

— Полагаю, что спать.

— Но ведь завтра...

— Завтра Камень не даст нас в обиду, если будет на то воля его, — отозвался Триффан, снова прикрывая глаза.

Все вокруг успокоились, затихли и улеглись: Пенниворт — возле сестры, Спиндл — рядом с Триффаном, а также оба стражника — каждый на своем посту.

— Теперь я сам буду нести караул! — нарочито сурово произнес Маррам.

Однако его никто не услышал: один за другим они уже погрузились в глубокий, здоровый сон. Его голос глухо прозвучал в тесной норе. В ней по-прежнему было неуютно и грязно, но она больше не казалась унылой.

Сон объял место, где было совершено в первый раз Семеричное Действо. Он сморил наконец и стража Маррама: тот даже не заметил, как в отверстии тоннеля снова появилась Сликит. Она долго стояла, всматриваясь в глубину норы, при этом ее взгляд дольше всего задержался на Триффане. Не слышал Маррам и того, как она наконец удалилась потихоньку, словно считала богохульством нарушить царивший здесь покой, причем богохульством по отношению к чему-то более значительному, чем благословенное Слово, в которое ее приучили слепо верить.

А может, в тот день ей довелось услышать звуки Безмолвия, и она испытала страх и робость, справиться с которыми ей не могла помочь вера в Слово?

Глава одиннадцатая

Триффан проснулся, когда в тоннеле, выходящем на поверхность, уже брезжил рассвет. Остальные пленники еще крепко спали — их тела своей неподвижностью и бесформенными сочетаниями напоминали бугорки земли в туманное утро. Правда, полусонный Маррам уже неторопливо приводил себя в порядок.

Пенниворт прикорнул в самом темном уголке; Спиндл лежал рядом с Тайм, вытянув лапы в ее сторону, а ее голова покоилась на его боку.

Триффан удовлетворенно поглядывал на них, думая о том, как все-таки хорошо, когда ты не один, и радуясь за Спиндла: бедный служка в Священных Норах прошел тяжкое испытание одиночеством.

Триффан искренне считал, что, поскольку он писец, которому к тому же предстоит вести за собой других, то времяпрепровождение обычного крота не для него: он не вправе обзаводиться подругой... как, к примеру, может однажды поступить Спиндл.

Тайм повернулась, застонала во сне и более удобно пристроила голову на бок Спиндла; тот успокаивающе погладил ее и сонно вздохнул.

Триффан вдруг ощутил, как сердце его непроизвольно сжалось от горечи. В эту минуту он понял всю меру одиночества, на которое обречен истинный писец, и невольно вздрогнул всем телом. Он беспокойно огляделся: может, это просто утренний холодок добрался до него? Но нет: это было нечто совсем иное. Ему вспомнилось замечание Босвелла. Тот как-то объяснял, что в действительности писцы одиноки не более, чем остальные: перед Камнем каждый одинок. Просто писцы отказываются от жизненных соблазнов и таким образом сами обрекают себя на одиночество.