Тайная Миссия

Триффана тоже перестали водить на допросы. Только теперь он понял, как необходимы были ему эти вызовы: они вносили хоть какое-то разнообразие в беспросветную монотонность его одиночного заточения. Несмотря на постоянную сырость, он догадывался, что лето уже вступило в свои права, потому что в камере сделалось немного теплее и блохи стали досаждать ему еще сильнее.

Именно тогда, когда радостный подъем после встречи с Брейвисом сменился глухим отчаянием, когда физическая слабость и истощение, казалось, достигли апогея, Феск и Сликит решили возобновить допросы. Снова его, едва живого, волокли охранники. Вновь и вновь его спрашивали об одном и том же: о Босвелле, о писцах Священных Нор, о Камнях Покоя, о Книге Слова, оригинал которой они разыскивали... Вместо прямых ответов, как впоследствии вспоминал сам Триффан, он начинал рассказывать им совсем о другом — о Безмолвии и о месте, где можно обрести его, то есть о Данктонском Лесе. Ему помнилось, что это очень злило обеих. Сликит, несмотря на свое участие в Семеричном Действе, была не менее жестока, чем Феск, когда отдавала охранникам приказы нанести Триффану очередной удар.

Настало время, когда избиения и издевательства перестали на него действовать: он ушел от них, ушел в свой собственный мир. Даже когда ему сообщили о смерти Спиндла, это не произвело на него никакого впечатления: в его памяти Спиндл продолжал жить, так же как Брекен, Босвелл, Ребекка, брат Комфри... Все они были вместе с ним, в его камере.

— Да нет же? — кричал он.— Спиндл  не умер! Этого не может быть! Вот он — смотрите! Спиндл, скажи им что-нибудь сам!

Когда он начинал говорить подобные вещи, элдрен Феск уходила и более не возвращалась, так же, впрочем, как и агент Сликит: та окидывала его пристальным взглядом и тоже исчезала.

Итак, Триффан выжил. Выжил, хотя был период, когда он начал всерьез сомневаться, стоит ли бороться за жизнь. Он спас себя молитвами, а также тем, что дважды в день, когда в камеру проникал слабый отраженный свет, заставлял себя исписывать узкую полоску запыленного пола. Он чертил имена тех, кого любил, — Босвелла, Комфри, Ребекки, Брекена, Спиндла, — а также названия милых сердцу мест, где ему хотелось бы побывать еще раз, — Аффингтона, Священных Нор и, конечно же, Данктонского Леса... В какой-то миг его сознание просветлело, и он понял, что, кроме него, в камере никого нет. Все умерли. И Спиндл тоже. И Триффан зарыдал. В тот день он отказался принимать пищу.

Он силился употребить время заточения для размышлений о том, чему научился от Босвелла. Триффан был уверен: Босвелл на его месте поступил бы точно так же. Он вспоминал рассказы Босвелла о том, как в Аффингтоне некоторые кроты проводили годы в добровольном уединении, а иногда жили отшельниками, пока смерть не возвращала их Камню. Триффану помнилось, что пищи и воды они себя не лишали, особенно воды. Он поступал так же: слизывал воду с липких стен и стал съедать то, что давали. Старался выжить.

Именно в этот тяжкий период Триффан из Данктона, уже прошедший школу Босвелла, выработал для себя еще более суровую дисциплину. Благодаря ей, а также ежедневной медитации ему удавалось сохранять равновесие между духом и изнуренным страданиями телом.

В этот беспросветный период своей жизни Триффан неотступно думал о Спиндле. Он отказывался верить в его гибель и молился о том, чтобы Камень дал Спиндлу силы выжить. В самые же безысходные часы он позволял себе отдохнуть душою; вспоминал тепло и свет, окружавшие его в детские годы, когда солнце золотило березы на его любимых Данктонских Холмах, и листья, вначале маленькие и ярко-зеленые, а потом большие, потемневшие, но не менее великолепные, шелестели над ним, пока он обследовал окрестности вокруг родного дома.

— Как освобожусь из Бакленда, сразу вернусь туда... Я вернусь, я вернусь... найду себе там товарищей, они помогут... вернусь, обязательно вернусь...— бормотал он, не замечая, что говорит сам с собой. Мысли его стали путаться, наступал предел выносливости... — Вернусь, и Комфри выйдет встречать меня, и я снова увижу Босвелла и буду все показывать Спиндлу... Да, да, именно так, кажется, его звали... Точно, его звали Спиндлом... Я знал его когда-то, давным-давно...

Временами ему казалось, будто его кто-то зовет, иногда он принимал день за ночь, и луч солнца, проникавший в камеру, казался черным — да-да, именно черным! И личинки, и черви, которых ему бросали вместо еды, похоже, собирались пожрать его самого. Вот хорошо-то было бы! Ему хотелось смеяться, и он трясся в беззвучном хохоте... Он пытался вспомнить что-нибудь простое и понятное.

— Вроде оно начиналось на букву «Б».., Бос?.. Да-да, похоже, так, а еще чье-то имя на «Р»... Ре... Как же ее звали? Ага! Еще был такой Спиндл. Точно, такого крота он знал... Спиндл! — стал бормотать он.

— Спиндл! — выкрикнул он в слепящий свет, который вдруг проник в камеру. И почувствовал, что по щеке бегут слезы. — Спиндл!

— Триффан, Триффан! Ты меня слышишь? — издалека, из-за деревьев возле Данктонского Камня откликнулся ему знакомый голос.

— Триффан?