Тайная река

Перед тем, как зайти в хижину, он вымыл в реке лицо и руки, а перед этим помылся еще на Первом Рукаве. Убедился, что на одежде нет следов крови. И даже оторвал сзади край рубахи, потому что там кровь не смывалась. Но теперь он снова и снова тер скользкие от мыла руки и погружал их в воду. Она глядела на его руки так, будто это были ее собственные руки. Она по-прежнему не смотрела ему в лицо, даже когда он брал у нее полотенце, даже когда она ставила перед ним миску с супом.

Если бы она только хоть что-нибудь сказала! Но она молчала. Ничего не говорила ни тогда, ни потом. Он принял бы даже обвинение. Если бы она его обвинила, он смог бы ответить. Ответ у него был наготове. Но она никогда не обвиняла его. Она распаковала узлы, снова поставила на балки-поперечины свои безделушки. Повесила на прежний колышек гравюру с изображением Старого Лондонского моста, расстелила на полу одеяла. Привязала веревку для сушки белья и спела лондонскую песенку детям. Она, как всегда, продолжала жить.

Продолжала делать зарубки на дереве, но сама мысль о возвращении Домой постепенно блекла, бледнела. И когда у Куколки случилась лихорадка и Сэл была вынуждена сидеть с ней днем и ночью, ей было не до зарубок, а когда девочка выздоровела и снова начала бегать, Сэл уже не возвращалась к своему дереву. Сменилось время года, дерево сбросило кору, и старые зарубки были уже не так заметны.

Торнхилл видел это, но ничего не сказал. Между ними в ночь, когда он вернулся с Первого Рукава, возникло что-то новое – пространство, наполненное молчанием. И легкой тенью невысказанного.

Он терялся в догадках: знает ли она? Миссис Херринг наверняка знала правду – на реке мало что происходило без ее ведома. Но она перестала к ним приезжать, и Сэл редко о ней заговаривала.

Но то, о чем Сэл знала или о чем догадывалась, все время оставалось с ними, и изменить это было невозможно. Он никогда не думал, что несказанные слова могут лежать между людьми, словно воды.

Они по-прежнему любили друг друга. Сэл по-прежнему улыбалась ему, и губы ее были по-прежнему сладкими. Он брал ее руку в свою, чувствовал, какая она узкая по сравнению с его рукой, и она не противилась. Какая бы тень ни жила вместе с ними, это была не только его тень, но и ее тоже, пространство, разделявшее их, было общим пространством. Но молчание пространства нарушить разговором было невозможно. Их жизни медленно обрастали его, как обрастают камень корни речного фикуса.

• • •

В «Газетт» ничего не говорилось о Томасе Блэквуде, который по-прежнему жил в своей хижине на Первом Рукаве. Теперь он все время молчал, этот большой человек ушел в себя, плечи его поникли, походка стала неуверенной. Один глаз отсутствовал, глазница была закрыта веком, второй глаз болезненно щурился.

Мистер Торнхилл, этот добропорядочный гражданин и щедрый сосед, время от времени плавал вдоль Рукава, останавливался у старой пристани Блэквуда и шел в дом с мешком муки, апельсинами из своего сада, фунтом табачка. Он взваливал мешок на плечи, отвыкшие мышцы напрягались – теперь он чаще наблюдал, как таскают на закорках мешки и потеют другие, – и ощущал стоявшую здесь настороженную тишину.

Он смотрел на казуарины, окружавшие заплатку голой желтой земли возле лагуны, где в ночи пылал огромный костер. С почвой что-то случилось, потому что с тех пор там не выросло ни травинки. Ничего на той земле написано не было. И на бумаге тоже ничего не было написано. Но сама пустота рассказывала о себе тому, кто имел глаза, дабы видеть.

Блэквуд не разговаривал с Торнхиллом, он сидел, опустив голову. Говорил Торнхилл, слова изливались на него дождем, а Блэквуд ждал, когда дождь закончится. В хижине стояла тишина, сквозь щели пробивалось солнце. Каждый раз, попадая сюда, Торнхилл прислушивался – вдруг обнаружится еще один человек, женщина, носившая наготу словно бальное платье, и ребенок с соломенными волосиками. Но он ничего не слышал, а спросить не мог.

В хижине с Блэквудом жил Дик. Другие, благоговея, говорили о том, какой замечательный человек Уильям Торнхилл, и его жена тоже, если отослали сына помогать бедному Тому Блэквуду. Он понимал, что это чистой воды подхалимство. Они все хотели быть в добрых отношениях с Уильямом Торнхиллом, который был слишком богат, чтобы с ним враждовать.

В том, что касалось Дика, он их не поправлял. На самом деле мальчишка не сказал ни ему, ни матери о том, что уходит. Спустя какое-то время после так называемой групповой драки он просто взял и ушел. Все еще слишком маленький, чтобы управлять лодкой, он переплыл реку на бревне, а потом пешком добрался до Блэквуда. Когда Торнхилл его нашел, мальчик ответил, что какое-то время побудет здесь с мистером Блэквудом.

И, как Блэквуд, Дик при этом не смотрел ему в глаза.