В предстоящие до подачи прошения двенадцать месяцев хозяйкой Торнхилла была Сэл. Это стало привычной для них темой для шуток. По ночам, лежа на покрытой парусиной куче местного папоротника, который старожилы называли бангволом, он говорил: «Мадам, позвольте называть вас миссис Торнхилл», и стискивал ее в объятиях так, как рисовалось ему в воображении во время долгого плавания и как он теперь не уставал делать наяву. «Да, миссис Торнхилл. Нет, миссис Торнхилл. Всегда к вашим услугам». Многое здесь приводило его в недоумение, но только не ее тело, которое он изучил лучше всего на свете. Сэл придвигалась ближе, и папоротник под ней тоже двигался словно живое и беспокойное существо, поселившееся в их постели. «Что ж, Торнхилл, – шептала она. – Дай-ка подумать, какую услугу ты мог бы мне оказать».
Ром для обитателей этих мест был что овес для лошади. Ром был валютой, разменной монетой. К тому же ром дарил утешение, примирял с тем фактом, что обитатели колонии могли бы с таким же успехом поселиться на Луне. Здесь человек на каждом шагу натыкался на навесы из коры, покоившиеся на воткнутых в землю сучковатых палках, под навесами находились прилавки из отполированных досок, где ром можно было получить в любое время дня и ночи. На перевернутых бочках сидели мужчины, они спали, уронив головы на прилавок, но руки их крепко-накрепко сжимали опустевшие жестяные кружки, а другие мужчины, стоявшие за прилавками – сухощавые, с впалыми щеками, – молча взирали на раскинувшийся перед ними мир.
При помощи рома, о котором мистер Кинг знал, и рома, о котором он не ведал, Торнхиллы перебрались в другую хижину, ниже по речке. Эта хижина тоже была глинобитной, но побольше, чем первая, с удобствами в виде каменного очага и трубы. Крыша из коры протекала, но они не уставали напоминать друг другу, до какой степени это жилье превосходило их комнату в доме Батлера, особенно по части вентиляции.
Это была идея Сэл – разделить помещение на две половины с помощью парусинового занавеса, закрепленного на стропилах, и установить в одной половине прилавок. Она оказалась разлюбезной и проворной хозяйкой и, разливая посетителям ром мистера Кинга, радовала их своей милой улыбкой. Уилли играл здесь же, на пыльной дороге, а малыш Дик тихонько сопел в своей колыбельке.
В конце каждой недели Сэл пересчитывала заработанное Торнхиллом на воде и ею – от продажи выпивки, и складывала деньги в коробку, которую прятала под постелью. После чего детей укладывали спать в их уголке, а Торнхилл набивал трубку, наливал им по глотку лучшего французского бренди из запасов мистера Кинга – такого же, каким наслаждался сам губернатор в своем громадном доме на холме, – и они устраивались на ложе из папоротника, чувствуя под спиной коробку с монетами.
Одной из приятностей этих тихих часов были разговоры о будущем. Тот, кто не боялся работы и не тратил заработанное попусту, мог со временем сколотить состояние – примеров тому они видели множество. Взять хоть капитана Саклинга, который раньше командовал «Александром». В Лондоне Саклинг был всего лишь одним из закаленных морских капитанов, богатством не отличавшимся, а здесь у него появилась своя земля, и он расхаживал в жилете с пуговицами из серебра. Он раздобрел, морщины разгладились, его гладковыбритая физиономия сияла довольством.
И даже те, кого сюда ссылали, за несколько лет могли добиться многого – от условно-досрочного освобождения до полного прощения. Он встречал таких на пристани, они поглядывали так, будто все здесь принадлежало им – а ведь они были ничем не лучше него самого, но они получили свободу, заработали деньгу и теперь смело смотрели всем в глаза.
Торнхилл убеждал себя, что помаленьку они смогут накопить достаточно, чтобы вернуться в Лондон. Купят домик в Саутуарке, такой, как был в Суон-Лейн, но он будет принадлежать только им. А на реке у них будет своя баржа, крепенькая такая, она будет швартоваться на грузовом причале, а править ею будет хороший сильный подмастерье. Дни они будут проводить возле камелька в теплой гостиной, сидя в мягких креслах, уголь будет таскать девчонка-служанка. «Вот клянусь тебе, Уилл, – шептала Сэл, прижимаясь к нему, – я прямо чувствую запах масла на поджаренных кексах, которые она нам подносит».
Две баржи – а почему бы и нет? И два подмастерья.
«У меня будет индийская шаль в огурцах, – шептала Сэл, – и я больше никогда не стану сама стирать белье».
Торнхилл представлял, как он сидит в «Якоре» с блюдом молодой селедки, кружкой лучшего горького пива, а на лице у него прямо написано, что он держит золотишко в надежном банке. Всякая мелкая сошка будет кланяться ему, когда он после ланча с трубкой в зубах будет спускаться к реке. «Здравствуйте, мистер Торнхилл! Прекрасный денек, мистер Торнхилл!!» Он знал, что из него получится хороший, совестливый богач, поскольку он слишком хорошо уж напрактиковался быть бедняком.
Капелька удачи, много тяжелой работы – и ничто не сможет их остановить.