Тайная сторона Игры

Но этого не случилось. Те алмазы остались единственными. Почти единственными. Человек погиб, и погиб странно — его вечером, на пустынной улице переехал автомобиль. Возможно, нарочно? Автомобиль, конечно, не нашли, даже марку не определили. Слишком мало у нас специалистов по автомобилям. Это лошадь всяк разглядит, и масть, и возраст, и что подуздоватая, и ещё сорок сороков подробностей, а об автомобиле известно лишь, что большой и серый.

Пострадавшего доставили в дом советника… впрочем, это неважно. Через полчаса, а, может, раньше, пострадавший скончался. При нем были найдена бриллиантовая брошь весьма высокой цены (игрок поставил против нее четыре свои алмаза), ещё пять тех самых алмазов-близнецов. Ну, и за игорным столом он оставил шесть, включая те четыре, за брошь которые. Получается, одиннадцать камней.

Других камней так и не появилось, и вот вчера чекист передает мне два новых алмаза. Не правда ли, очень странно? Я, конечно, понимаю — он мог изъять их при обыске. А мог и получить в виде подношения, или платы за какую-нибудь услугу. А вдруг он напал на след алмазного синдиката? В общем, он отдал эти камни мне, а я — вам. Делайте с ними, что хотите, а я буду ждать, случится что со мной, или нет. Вам я рассказал все, что знаю, и потому особого смысла убивать им меня нет.

— Им? Вы кого-то подозреваете?

— Алмазный синдикат, если несерьезно. А если серьезно — не знаю. Сейчас гибнет столько людей, что сложно найти логику в одном отдельно взятом убийстве. Немецкие шпионы? Германия и так получила от России много больше, чем рассчитывала. Подлинные изобретатели искусственных алмазов? Это совсем глупо, им нужно гранить камни и сбывать на десять-двадцать миллионов в год, тогда рынок устоит. Бандиты? Это уж совсем дико. Остается верить в чертовщину и кропить пули святою водой.

— Вы окропили?

— Всенепременнейше. И, кстати, пули у меня из электрония.

— А это что за зверь?

— Сплав серебра и золота. Согласно исследованию оружейных дел мастера Ван Нааха, именно такими пулями — или дробью — надежнее всего поражать порождения Ада.

— Порождения ада? Чертей?

— Чаще — оживших мертвецов, снежных нетопырей, оборотней… Адрес Ван-Нааха вы, полагаю, тоже знаете?

— Нет.

— Жаль. Я потерял с ним связь с октября семнадцатого года. Прелюбопытнейший человек, возможно, чрезмерно увлекающийся средневековыми легендами, но оружейник превосходный. Кстати, помог Мосину довести винтовку до максимально простой и безотказной конструкции, но имя свое упоминать запретил категорически. Не хочу, говорил, чтобы вспоминали, как миллионы людей пали от Ван-Нааховского оружия.

Арехин частично слукавил — патронами Ван-Нааха он пользовался с тех пор, когда отец подарил ему первый набор — револьвер «ригаттер» и штуцер «Зауэр». Но и он ничего не слышал про обрусевшего голландца с тех пор, как ушел на фронт.

Он проводил барона до крыльца, где последнего ждал ванька, гадавший, вернется седок, нет. Плату за проезд он стребовал, прибавив ещё и за час ожидания, и теперь радовался, что не соблазнился поиском нового ездока, а повезет щедрого барина назад. Сколько ещё его кобыла протянет? Овса-то не укупишь, а старые запасы тают…

Когда сани с бароном скрылись за поворотом, он вновь взглянул на свой «Мозер».

Восемнадцать сорок девять.

До девятнадцати он стойко ждал, потом решил протелефонировать Кляйнмихелю.

Нужно бы завести второй аппарат, в своем кабинете. Аппарат-то найти нетрудно, но и сейчас половина абонентов не работают. С телефонными барышнями слишком уж бесцеремонно обошлись в первые дни революции.

Но Оболикшто спал. Сидел в жестком кресле в углу и спал. Жаль будить, а придется.

Он снял трубку — тишина, ни тресков, ни писков, ни даже чужого разговора. Покрутил ручку. Ещё покрутил, и ещё. Либо аппарат испортился, либо на линии повреждение, либо и вовсе на телефонной станции. Аппараты имеют обыкновение ломаться, а мастеров и прежде не хватало, иностранных выписывали, ныне же и вовсе беда. Кого на фронт, кого в расход, кто и сам убежал, не дожидаясь ни первого, ни второго. Хорошо, хоть техника надежная, но и самой надежной технике порой становится скучно.

Он прошел к себе. Тезка Он тоже прикорнул. Устал, конечно, ночь не спать, день не спать, сейчас опять ночь…

Днем и Арехин чувствовал себя вяло, хотелось запереться в комнате, опустить тяжелые шторы, чтобы ни лучика с улицы, ни звука, лечь под балдахин, для верности воспользоваться берушами и до заката отдаться мертвому сну. Но стоит перетерпеть, не поддаться, и к вечеру бодрость, силы и острота ума возвращались, и возвращались надолго — до следующего рассвета. Летом, когда дни длятся бесконечно, приходилось тяжело, потому он и любил зиму. Ничего, правильное питание, размеренный образ жизни, на водах пожить годик-другой, и неврастения уйдет, уверял Боткин.

Нет уж, не нужно. Положим, неврастения действительно уйдет. Но что придет взамен?

Он осторожно тронул плечо тезки. Тот вскочил, тараща глаза. Нехорошо. Пробуждаться нужно незаметно, чтобы вокруг думали, будто сон продолжается.

— Пятиминутная готовность, и едем.

— Куда?