Тайная связь его величества

— А спустя пару месяцев после похорон мать Сонечки позвонила Якову Ароновичу и попросила: «У Сонюшки была всего одна подруга, Валерия Пименова, девочки были очень близки. Лерочке сейчас очень плохо. Нельзя ли сделать для нее бесплатным посещение зала? Она любит и понимает музыку, я хочу вывести ее из депрессии. Лера нам с мужем как дочь. Она сирота, тратить много не может, а билеты дорогие, от нас же с мужем брать материальную помощь Лера категорически отказывается». Директор мгновенно выписал Пименовой пропуск в ложу, и та стала регулярно посещать концерты. Мы ее сразу полюбили, считали своей. Такая милая, приветливая, всегда вежливая, спрашивала о наших делах, помнила, когда у кого день рождения, приносила сувенир в подарок. Вон видите, на стене у календаря…

Я посмотрел: на крючке на витом золотом шнурке висел розовый плюшевый зайчик, его передние лапки держали шоколадное сердце, на котором было написано «С днем рождения, тетя Фира».

— Симпатично, правда? — грустно улыбнулась кассирша. — Неделю назад она ко мне забежала, такая веселая, даже возбужденная. Я у нее спросила: «Лерочка, ты влюбилась, что ли? Прямо сияешь вся!» И услышала в ответ: «Некогда мне, тетя Фира, глупостями заниматься, любовь-морковь меня не интересует. Но вы правы, случилась большая радость — я закончила важное дело, выхожу на финишную прямую. Очень долго ждала и вот, наконец, удалось завершить, возникла полная ясность, все вместе сложилось». Валерия вообще-то о себе ничего не рассказывала, но видно было, что семьи у нее нет. Женщина с мужем и детьми не станет одна каждые выходные музыку слушать. И о службе Пименова не распространялась, только обмолвилась как-то, что работает в вузе. Поэтому, услышав о завершении какого-то дела, я подумала об аспирантуре и спросила: «Кандидатскую написала?» А она засмеялась: «Нет, тетя Фира, целая докторская получилась». Потом неожиданно обняла меня и шепнула: «Я вас очень люблю». На нее это совсем не похоже, Лерочка всегда держала дистанцию. И вдруг такой порыв. Прямо как попрощалась со мной.

— На каком кладбище хоронили Соню? — поинтересовался я.

— В Подмосковье, около деревни Бантик. Погост уже закрыт, но у отца Сонечки там родня лежит, и он добился разрешения дочь в могилу к бабушке захоронить. Название мне из-за нелепости запомнилось. Смешно ведь — деревня Бантик… — ответила Эсфирь Моисеевна. — Как жаль Валерию! А кто ее хоронить будет? У нее ведь, похоже, никого из близких нет. Надо будет Якову Ароновичу о смерти Пименовой рассказать…

Кассирша встала.

— Пойдемте, Иван Павлович, я вас посажу в ложу, в кресло Лерочки, послушаете Брокен.

Глава 21

Амалия играла сорок пять минут. Во втором отделении был заявлен другой, неизвестный мне исполнитель, перед фамилией которого в программе шел целый список званий лауреата разных конкурсов, но я не захотел портить впечатление от Брокен и покинул концертный зал. Часы показывали восемь вечера. До дома Надежды Васильевны Пименовой было рукой подать, и я, перестав трястись от стресса, подумал, что еще не слишком поздно для визита. Конечно, не очень прилично заявляться к пожилой даме без звонка, но я попробую ей понравиться. Только надо сначала заглянуть вон в тот цветочный магазин, а затем зайти в кондитерскую.

Вооруженный букетом из роз и коробкой с пирожными, я позвонил в дверь и услышал скрипучий голос:

— Кто?

— Иван Павлович Подушкин, — представился я.

— Убирайтесь.

— Будьте любезны, впустите меня.

— Пошел вон!

— Мне очень нужно побеседовать с вами, много времени я не отниму.

— Уходите, иначе полицию вызову.

Я вынул удостоверение частного детектива, раскрыл его и поместил напротив глазка.

— Пожалуйста, можете считать, что страж порядка уже здесь.

— Не пущу.

— Это касается вашей дочери Валерии, она…

— У меня нет дочери! Нет!! Нет!!!

— Но по документам вы являетесь матерью Валерии Алексеевны.

Створка слегка приоткрылась, я увидел один глаз, нос и часть щеки.

— Чего орешь? Зачем перед соседями позоришь? Перед тобой честная женщина с безупречной репутацией, мне грязь на биографии не нужна.

Я показал старухе коробку, перевязанную розовой лентой.

— Может, все-таки впустите? Попьем чаю.

— Чего там? — неожиданно заинтересовалась Пименова.

— Пирожные.

— Шоколадные есть?

Я кивнул.

— Ладно, входи, — смилостивилась хозяйка. — Цветы за порогом брось, ненавижу веники. Зачем их продают? Один перевод денег. Лучше рубли отложить!

Я вошел в узкую прихожую и чуть не задохнулся — в нос ударил спертый воздух, в котором явственно ощущался запах пыли и лекарств. Надежда Васильевна, худая, растрепанная, облаченная в старый, протертый халат серо-бордового цвета, протянула руку.

— Дай коробку.

Я выполнил приказ. Старуха прижала коробку к груди и посеменила вперед. Я плелся за Пименовой по коридору, вдоль стен которого громоздились перевязанные бечевками стопки газет и журналов. Взгляд выхватил корешки знакомых обложек: «Новый мир», «Октябрь», «Знамя», «Звезда»… Надо же, Надежда Васильевна хранит прессу, приобретенную еще в советские времена.