Тайная связь его величества

– Плодово-ягодное, в картонном стаканчике, – улыбнулся я. – Мне его есть не разрешали, боялись, что заболею, а ты меня угощала.

– Народ лакомство плодово-выгодным называл. Эх, мужики… – фыркнула Зина. – Как речь о еде пойдет, сразу склероз пропадает. Спроси моего Колю, в каком платье Зина на свадьбе щеголяла, начнет в затылке чесать. А поинтересуйся, что на столе в ресторане стояло, он тебе все меню перечислит. Я брала в магазине две деревянные палочки, и мы с тобой мороженку на пару лопали у нас на огороде в грядках. Ты мне нравился – не дрался, не ругался, умный такой, объяснил, когда мягкий знак в глаголах ставить. До сих пор помню: надо вопрос задать. Ну, например, как правильно написать, «прогуляться» или «прогулятся»? Вечно я двойки за диктанты получала, а ты сказал, спрашивай: что сделать? В вопросе есть мягкий знак? Значит, смело его между «т» и «с» пиши. А вот если, скажем, «прогуливается», вопрос будет: что он делает? Нет мягкого знака? И не ставь его в глаголе. Ох, путано сейчас говорю.

– Похоже, во мне пропал педагог, – усмехнулся я.

– Хорошим ты, Ваня, мальчиком рос, – продолжала Зина. – Таисия была ласковая. Павел Иванович приветливый. Мамка моя все его книги прочитала. Николетта, правда, с гонором, но я ее редко видела. Вы были богатые, мы с мамой бедные, но неудобства в вашем доме я не ощущала. А вот у Гусевых… Мамуля у них по пятницам убирала. Там совсем не так, как у вас жили. Не нравилось мне у них.

– Почему? – спросил я.

Глава 29

Зинаида пододвинула поближе ко мне тарелку с приготовленными бутербродами.

– Ешь, колбаска свежая. Правила у них в семье Елизавета Георгиевна, мать Константина Петровича. Она главврачом в больнице работала, хорошим хирургом слыла, но я ее до одури боялась.

– Чем тебя старшая Гусева пугала? – не понял я.

Зина встала.

– Погоди, сейчас из спальни альбом принесу.

– Ты тут живешь? – удивился я.

Успевшая сделать пару шагов Зинаида остановилась.

– Ну да. Из магазина прямехонько на свою кухню попадаю. У нас четыре комнаты и веранда. А чему ты изумился?

– Вроде ваш с матерью дом стоял последним в ряду, неподалеку от тропинки, которая вела к нашему коттеджу. Или я ошибаюсь? – усомнился я.

Зина сложила руки на груди.

– Неужели ты забыл, как мы с мамкой ночью полуголые к вам прибежали? У вас телефон стоял, Павел Иванович пожарных вызвал. Спасибо Таисии! Она нас, поломойку с дочкой, временно во флигеле поселила. Твой отец в местную администрацию сходил, мою маманю продавцом в сельпо поставили, поселили нас туточки, в служебной квартире.

– Не помню, – растерянно ответил я.

– Не расстраивайся, у самой многое из памяти вывалилось, – успокоила меня Зина и ушла.

Я отхлебнул прекрасно заваренный чай и взял сэндвич. Надо же, события детства почти полностью выветрились из головы. Сейчас, правда, всплывают отдельные моменты, вроде поедания фруктового мороженого.

– Вот, гляди! – воскликнула Зинаида, возвращаясь и кладя передо мной раскрытый альбом. – Изучи снимок.

Она показала на серьезного мальчика, наряженного в пиджак, брючки и сорочку с галстуком, и я рассмеялся:

– Это же маленький Ваня Подушкин.

– Рядом с тобой я, – уточнила Зина. – Во втором ряду два пацана на одно лицо – Владик и Ростик. Слева Аня Федькина, Олег Пименов, Степа Бранкин, Ира Астапова, царствие ей небесное. Администрация поселка устроила детям Новый год, елку нарядили, подарки давали. Потом всех на память щелкнули. Вон там, около Снегурочки, видишь тетку?

Я взглянул на худую женщину в элегантном приталенном платье. На ее шее был повязан бордовый платок, в ушах висели совсем не дешевые серьги, над волосами явно поработал умелый парикмахер. Дама выглядела безукоризненно, но ее портило жесткое, даже злое лицо с поджатыми тонкими губами, без намека на улыбку, и с глазами, похожими на змеиные. Меня невольно передернуло.

– Ага, – обрадовалась Зина, – теперь ты понимаешь, почему я к хирургу не обратилась? Елизавета родилась с жабьей кровью. Помню, как Виктор Петрович Горелов руку повредил – выходил из магазина, упал, и упс! Я к нему бросилась, вижу – плохо ему совсем, кричу: «Мама, вызывай «Скорую»!» И тут смотрю, Елизавета идет. Я к ней: «Помогите!» Она на корточки присела и цап Виктора Петровича. Тот как заорет! А доктор ему говорит: «Хватит визжать! Подумаешь, плечо выбил. Не нога, всего лишь рука, чего валяешься? От такого никто не умирает. Мужчина обязан боль терпеть, а не вопить. Стыдно слушать». И как дернет дядю Витю за руку… Такой хруст раздался! Я чуть не умерла от ужаса, Горелов закричал.

– Мда, – крякнул я.

Зинаида закрыла альбом.

– Мне показалось, что Елизавета нарочно ему больно сделала. Горелову плохо, а ей радостно. Потом она свой платок поправила и ушла. А дядя Витя сел и говорит: «Все прошло, вылечила меня Елизавета». Мамка моя в ответ: «Хороший Гусева доктор, но безжалостный». Дома она такой же была, разговаривала, как бритвой резала. Ни разу я Лизу в халате не видела, а ее шарфик на меня ужас наводил.

– И почему тебя платок пугал? – не понял я.

Зина пожала плечами.