Тайная власть. Незримая сила

«Письма» сочтены были «воровскими, заговорными, еретическими». Допрошенный по новому делу подъячий показал: «У меня с женою совета не было, что многим известно. Письма я переписал своею рукой и по часу твердил, чтобы жить с женою в согласии». Правду ли говорил подследственный или была это хитрая колдовская уловка, местное начальство окончательно решить не могло, и подъячий, по важности дела, отправлен был в Петербург. Там время от времени вызывали его в Синод, где снова и снова допрашивали о «волшебных письмах», как значится в его деле. Фемида не спешила. Шло время, месяцы складывались в годы. В 1724 году, как бы условно, он освобожден был из-под караула и «послан в адмиралтейство на работу». Снова шли годы. В 1727 году кабинет-секретарь доложил, наконец, о его деле государыне. Решение было продиктовано тотчас же и подписано ее рукой: «Понеже он пытан безвинно, то и его безвинное терпение и долголетнее под арестом содержание и по силе милостивых указов вину его отпустить, а что письма нашлись, яко волшебные, то для того его, Соколова, послать в Синод, чтобы учинил перед ним покаяние».

Минул еще год, хмурым ноябрьским утром под караулом Соколов доставлен был в Большой Успенский собор и под караулом препровожден к самому амвону. Здесь, в соответствии с суровым церковным правилом, состоялся акт покаяния. После этого, все так же под караулом он был возвращен в место, где содержался все эти годы.

Прошел еще год. В августе, наконец, состоялось долгожданное решение Сената: Соколова освободить, а «волшебные письмишки истребить через палача». Так, через тринадцать лет вернулся он обратно в Саранск. Дождалась ли его супруга, из-за равнодушия которой и принял он свою муку, как встретились они, ничего этого нам знать не дано. Известно только из того же дела, что в том же решении Сената сказано было, что «жить ему в своем доме в Саранске безотлучно и в Москве не бывать». Прощенный и оправданный, прошедший покаяние, он попрежнему продолжал почитаться лицом опасным.

Знаменовало ли появление таких дел с относительно благополучным исходом известное ослабление гонений на колдунов и насылателей порчи? С полной уверенностью я бы этого утверждать не стал. Я высказал бы, пожалуй, лишь предположение, что общее смягчение нравов коснулось, возможно, и этой сферы. А может, и те, кто в силу исключительных своих способностей могли наводить порчу и творить наговор, сколько-то реже стали прибегать к этому.

Общая тенденция эта к смягчению не исключала вспышек взаимного ожесточения, проявлявшихся время от времени. В том числе попыток оградиться от порчи и зла, как некогда, огнем. Об одном из таких случаев рассказывает издававшийся в Петербурге «Правительственный вестник»:

«В середине января крестьянка Игнатьева приходила в дом к крестьянину Кузьмину и просила творогу, но в этом ей отказали. Вскоре после этого заболела его дочь, которая в припадках выкрикивала, что попорчена Игнатьевой. Такой же болезнью была больна крестьянка деревни Передниково Марья Иванова. Наконец, в конце января в деревне Врачеве, где жила Игнатьева, заболела дочь крестьянки Екатерина Зайцева, у которой ранее того умерла от подобной же болезни родная сестра, выкликавшая перед смертью, что попорчена Игнатьевой. Муж Зайцевой, бывший солдат и потому грамотный ( в русской армии солдат учили читать и писать), подал жалобу в местную полицию. Когда полицейские чины приехали в деревню, крестьяне в один голос просили, чтобы те защитили их дочерей и жен от „черной бабки“. Полицейские оказались в трудном положении и обещали узнать, что скажет на это начальство. Крестьяне подождали еще какое-то время, когда же терпение их, подгоняемое тревогой за близких, иссякло, они „черную бабку“ заперли в хате, заколотили окна и сожгли». По суду, состоявшемуся после этого, трое участников приговорено было к церковному покаянию, а остальные признаны невиновными.

На подступах к трону

Знаменитая фраза Людовика XIV «Государство – это я», по поводу которой публицисты и политологи не могут успокоиться уже почти три столетия, была совершенно не смешна и отнюдь не шокирующа в то время, когда она была сказана. В авторитарных системах личность правителя, вождя, монарха, действительно и совершенно искренне идентифицируется с самой системой, будь то тоталитарное государство, африканское племя или любая империя. Благополучие и безопасность правителя понимались как нечто равнозначное безопасности и благополучию того, что он олицетворял, то есть – государства. Как ни парадоксально, очевидно, это та самая ситуация, когда в отличие от демократических систем, охрана такой первой личности может быть действительно связана с понятием государственной безопасности.