Тайная жена Казановы

Слов было не разобрать, но я слышала, как заплакала мать. Ее плач не обязательно являлся плохим знаком: отец, возможно, говорил ей, что я скоро выйду замуж. Она не ожидала, что это случится так быстро. Она потеряла Себастьяно, когда тот был еще юным; Пьетрантонио оказался игроком и мошенником. Я — единственное, что у нее осталось… бедняжка, ей будет меня не хватать. Мне стало ее жаль, но я вырвала эту жалость из своего сердца. Я хотела сделать свою жизнь счастливой.

Топот туфель по ступеням. Отец поднимался по лестнице. Один. Я тихонько прикрыла дверь и бросилась назад в постель. Сердце бешено колотилось. Должно быть, Амор пытался побежать за ним, потому что я слышала, как он накричал на собаку. Я опустилась на колени и стала молиться. Отец обрадуется, когда застанет меня за этим занятием — а мне самой понадобится сила Господа.

Дверь распахнулась, я резко обернулась. Ох! В жизни редко видишь, как чье-то лицо меняется у тебя на глазах, и это был один из таких случаев. Отец выглядел так, словно ему пришлось ворошить уголья под котлами грешников в аду. Лицо его было красным, а вены на лбу вздулись и посинели.

— Как же… меня обвели вокруг пальца! — заорал он на всю комнату. — Я отправился, как я думал, на деловую встречу, а совершенно посторонний человек говорит мне, что моя дочь — которая еще ребенок — собралась замуж. За кого? За кого она собралась замуж? За труса, который даже носа своего не отважился показать?

— Потому что…

— Он торговец? Нет! Он прячется от меня, потому что знает, что ни на что не способен.

— Это несправедливо! — воскликнула я, продолжая стоять на коленях. — Ты его совсем не знаешь! Он музыкант и писатель…

— Basta! Довольно, Катерина! — Глаза его горели. — Ты думаешь, я ничего о нем не знаю? Как бы не так! Много лет назад от него стонал весь город. Транжира и хохмач. А сейчас он объявился, охотится за моей единственной дочерью, уверяет, что хочет на ней жениться. Я знаю — все это исключительно ради денег!

Неужели никто не верит, что Джакомо хочет жениться на мне ради меня самой? Я же в это верю.

— Он изменился! — взмолилась я. — Он…

— Если синьор Казанова хочет доказать мне, что он изменился, — пусть попробует. Когда тебе исполнится восемнадцать… и если у него будет достаточно денег, он сможет еще раз просить твоей руки.

Ждать еще четыре года? Невозможно!

— А пока, Катерина, я отошлю тебя из дома.

— Что? Куда? — Я встала и ухватилась за столбик кровати. У меня было такое ощущение, что я тону, что меня накрывает огромной волной.

— В монастырь. На Мурано. Твоя тетка Гея жила там и частенько говорила мне, что тебе там самое место. Монашки присмотрят за тобой лучше, чем я дома.

— Нет! Нет! — Я бросилась к отцу, вновь упала на колени, сложила руки в мольбе и заплакала. — Прошу тебя… не отправляй меня в монастырь!

— Не противься воле отца, Катерина! Это то, что тебе нужно. Я оказался плохим отцом, возможно, давал тебе слишком много воли, когда был в отъезде. А мать твоя слишком мягкая женщина, чтобы присматривать за тобой. И мы оказались в таком ужасном положении. Другого выхода нет — только провести какое-то время подальше от этой пиявки, синьора Казановы.

Я вскочила и заколотила кулачками по его груди. Я кричала сильнее, чем плакала. Я обезумела от ярости. Он оттолкнул меня, и я заметила, как его глаза наполнились слезами. Он повернулся, чтобы уйти.

— Собирай вещи, — сказал отец, выходя из комнаты. Он даже не обернулся. — Завтра ты уезжаешь.

Глава 33

Я выплакала все слезы, а потом забылась коротким, черным сном. Когда я проснулась, матушка сидела рядом и гладила меня по спине.

— Figlia mia, figlia mia[35], — услышала я, как приговаривает она.

Внезапно я поняла, как сильно ее люблю. Мне даже не хотелось покидать ее нежных объятий. Но я не могла утешить ее так, как она утешала меня. Наверное, так всегда и бывает: матери утешают дочерей, а те редко могут что-то сказать им в ответ. Вместо утешения я сделала вид, что крепко сплю. Когда мама поняла, что я не буду с ней говорить, она поцеловала мой затылок и ушла.

Я знала, что мама меня любит; знала, что даже отец — черт бы его побрал! — тоже любит меня. Но мне было очень одиноко.

Солнце село. Я зажгла лампу. Я проголодалась, но не пошла за едой. Больше я ничего не хотела, больше ничего не чувствовала.

Я механически стала паковать вещи. Знала, что послушницам в монастыре не обязательно носить монашескую рясу. Я разложила все свои платья на кровати, но в оцепенении, в котором я пребывала, выбрать из них не могла. Я решила взять все, может быть, однажды придется бежать. Бежать с Джакомо. Безо всякого приданого. Безо всякого дохода. С одной только любовью.

Когда я убедилась, что родители уснули, я побежала в сад. Надеялась найти последнюю записку от Джакомо в тайнике. Но ничего не обнаружила. Прислонившись спиной к калитке, я соскользнула вниз, села на холодную землю и разрыдалась, обращаясь к звездам.

— Катерина! — услышала я по ту сторону стены.