Тайная жизнь цвета

Пока эссекские крестьяне рыскали в поисках дракона по окрестностям, примерно в сорока милях от них, в Лондоне, сэр Исаак Ньютон готовил почву для научной революции. Возможно, явление дракона было последним «прости» от существа, которому вот-вот предстояло под натиском просвещения навсегда перебраться в область мифологии. А вместе с драконом туда отправилась и его кровь, уникальный пигмент, известный еще до рождения Христа. Плиний, жалуясь на на всё большее разрастание палитры красок, отвлекающее художников от занятий серьезным делом, писал, что «Индия добавляет в палитру речной ил и кровь драконов и слонов».

Итак, он упоминал именно драконову кровь[373]. Считалось, что слоновья кровь охлаждает, а драконам во время засухи особенно необходимо что-то прохладное, чтобы утолить жажду. Драконы прячутся на деревьях, поджидая слонов, которые могут пройти под ними, и набрасываются на них из засады. Иногда они убивают слонов на месте и выпивают их кровь, но порой слону удается растоптать дракона, и они умирают вместе, а их кровь смешивается и образует красную, похожую на смолу субстанцию, которая называется драконьей кровью[374].

Как и большинство мифов, этот содержит зерно правды и массу приукрашиваний. Прежде всего, при производстве драконьей крови никогда не пострадало ни одно животное, включая мифологические. Но такой пигмент действительно существует, происходит с Востока, а деревья играют свою роль в его получении. На деле драконья кровь – это кроваво-красная смола, добываемая в основном (но не исключительно) из деревьев рода Dracaena[375][376]. Джордж Филд, описывая этот пигмент в 1835 году, не скрывал пессимизма. Он не только «темнел под воздействием грязного воздуха и тускнел на свету», но еще и вступал в реакцию с вездесущими свинцовыми белилами; в составе масляных красок сох невероятно долго. «Он, – сурово заключал мистер Филд, – не заслуживает внимания художника»[377].

Но расточал свое красноречие Джордж Филд напрасно – к тому времени художники давно разочаровались в драконьей крови. Им совершенно не нужен был еще один оттенок красного, да еще и с такими очевидными недостатками. Вера в драконов, поддерживающая репутацию пигмента, ушла, и с ее уходом драконья кровь подверглась забвению, как и крылатый змей из Сафрон-Уэлдена.

Пурпурный

Героиня романа Элис Уокер «Цвет пурпурный», принесшего создательнице Пулитцеровскую премию, Шуг Эйвери поначалу выглядит поверхностной, бездушной красоткой. Шуг «настолько стильная, что даже деревья вокруг дома, кажется, подтянулись, чтобы лучше выглядеть». Однако позже она проявляет неожиданную прозорливость – в конце концов, именно Шуг дает роману имя. «Должно быть, это зверски бесит Господа, – говорит Шуг, – когда кто-то проходит где-то по полю мимо пурпурного, не замечая его»[378]. Для Шуг пурпурный цвет свидетельствует о славе и щедрости Господа.

Представление о том, что пурпурный – особенный цвет, атрибут могущества, распространено удивительно широко. Сейчас он считается вторичным (составным) цветом и на цветовых кругах художников располагается между первичными красным и синим[379]. Да и с точки зрения языка он также часто оказывался в подчиненном положении производного от более крупных цветовых категорий – красного, синего или даже черного. Более того, пурпурный цвет как таковой не является частью видимого спектра (хотя фиолетовый, соответствующий самым коротким видимым волнам спектра, является).

История пурпурного «распределяется по градиенту» между двумя великими пигментами. Первый – тирский пурпур (см. здесь) – в свое время был символом богатства и верховной власти, отмечал связь с божественным началом. Второй – мовеин (см. здесь) – чудо человеческого гения, продукт химической реакции, запустил революционный процесс цветовой демократизации в XIX веке. Точный оттенок вызывавшего благоговение древнего красителя до сих пор остается загадкой. Фактически само понятие «пурпурный» по ходу истории никогда не было чем-то постоянным. Древние греческие и латинские обозначения этого цвета – porphyra и purpura соответственно – использовались также для описания темно-багровых оттенков вроде цвета крови. Ульпиан, римский юрист II–III веков н. э., определял pupura как любой красный, кроме карминового или киноварного[380]. Плиний Старший (23–79 н. э.) писал, что лучшие тирские одежды имеют черный оттенок[381].

Несмотря на то что никто точно не знает, как выглядел тирский пурпур, все сходятся на том, что это был цвет власти и могущества[382].

Жалуясь на вонь, сопровождавшую производство этого красителя, – нечто среднее между запахом гниющих моллюсков и чеснока, – Плиний не подвергал сомнению его могущество: