Тайник теней

– Ты думаешь, что мы, ты и я, могли бы жить здесь вместе?

В словах Розильды на мгновение послышалась надежда.

Но я говорила о другом. Она почувствовала это и спросила, почему я не допускаю и мысли о том, чтобы жить в квартире мамы.

– Но ведь у меня есть свой дом, – уклончиво ответила я. – Но мы все равно могли бы встречаться. Представь себе, как было бы хорошо, если бы ты переехала в Стокгольм, Розильда!

Но она молча покачала головой.

– Почему нет? Это могло бы стать хорошим решением, ты только подумай!

Розильда не ответила; она встала и молча вернулась на свое место на диване.

– Это из-за Арильда? – спросила я.

– Отчасти.

– Но ведь вы могли бы переехать сюда втроем? Розильда лишь опять покачала головой и помрачнела.

– Но в чем же тогда дело, Розильда? Что с тобой?

– Каролина, я боюсь, до смерти боюсь.

– Что-нибудь стряслось?

– Да.

Розильда несколько раз вздохнула и закрыла лицо руками. Я подошла и села возле нее, но не знала, заметила ли она это – она сидела неподвижно, прижав руки к глазам. Прошло несколько минут.

Слышалось только прерывистое дыхание Розильды.

И тут я внезапно почувствовала, что мы не одни. В проеме двери стояла Лидия.

Она уже приготовилась лечь в постель и стояла совершенно молча в белой ночной рубашке между двумя красными занавесками. Меня поразило, как молодо она выглядела: распущенные волосы и по-детски широко раскрытые глаза. Она неотрывно смотрела на нас, не произнося ни слова. Розильда все еще сидела неподвижно и не заметила присутствия мамы. Она отняла руки от лица, но не подняла глаз.

– Да, – прошептала она. – Кое-что стряслось. – Лидия не отрывала от нее взгляда. – Мама еще не знает… Она думает… – Я коснулась руки Розильды, а Лидия затаила дыхание и боялась пошевелиться.

– Розильда… – осторожно прошептала я.

Она взглянула на меня, и я незаметным жестом указала ей на дверь.

– Мама?

Розильда было поднялась, но потом снова села. Голос у нее был сдавленный.

– Мамочка…

Лидия подошла к нам. Она была бледна, взгляд ее был встревоженным.

– Чего я не знаю, Розильда?

– Мы обманули тебя, мама. Мы не хотели, но…

– Кто мы?

– Мы с Арильдом. Мы не могли сказать…

– Что же вы не могли сказать?

Розильда задрожала. Она протянула руки к Лидии.

– Мама… прости…

Лидия взяла ее руки и прижала их к груди.

– Но ведь я еще не знаю, что я должна простить…

Розильда тихо рыдала; я почувствовала себя лишней и встала, чтобы уйти. Но сестра попросила меня остаться, она хотела, чтобы я присутствовала при разговоре.

– Это некоторым образом касается и тебя, – пояснила она.

Я снова села, и Розильда собралась с духом.

– Мама, то письмо, которое мы получили, помнишь… письмо…

– То самое о Максимилиаме?

– Да.

Лидия повернулась ко мне и рассказала, что они получили письмо о том, что наконец-то обнаружено тело Максимилиама. Оно находилось в Лондоне и его собирались перевезти в Швецию при первой возможности.

– Но сейчас, в разгар войны, это сделать непросто, – добавила она.

Когда Лидия говорила, Розильда едва сдерживалась, мяла в руках носовой платок и все время пыталась перебить маму.

– Нет, это была неправда! Все вовсе не так.

– Что было неправдой?

Лидия недоуменно взглянула на дочь, и Розильда продолжила:

– То письмо, мама, то письмо, которое получил Арильд. Когда он рассказал тебе о том, что нашли папу, ты решила, что речь идет о гробе с телом отца. И Арильд позволил тебе так думать. И я тоже… потому что мы не могли объяснить… Ведь мы еще не были уверены… Мы не смели поверить в это.

– Во что? Во что вы не смели поверить?

– Что папа жив. Он на самом деле жив, мама! По крайней мере, должен быть жив.

Лидия пошатнулась, и мы с Розильдой подумали, что она сейчас упадет в обморок, и бросились к ней. Лицо у нее стало белее мела, она дрожала как осиновый лист. Однако сознания не потеряла.

Разговаривать дальше было нельзя. Мы должны были помочь Лидии.

Мы понимали, что она пережила настоящее потрясение.

А я не могла разобраться в своих чувствах. Поначалу я обрадовалась, что Максимилиам жив. Но оставалось слишком много вопросов. Как сказала Розильда, было еще рано радоваться.

Сага, ты, наверно, удивляешься, зачем я описываю тебе все это в письме. Только ради тебя.

Дело в том, что когда я пишу, то напрягаю все силы, чтобы изобразить события так, как они происходили в действительности. Каждую реплику я передаю дословно.

Но как ты понимаешь, дело не только в том, что я помню все произнесенные слова. Я просто-напросто не могу отделаться от них. Хочу я того или нет, они врезаются в мою память, словно по воле неведомого гравера, – видимо, навсегда. Особенно слова, сказанные в драматические минуты.

Впрочем, это касается и выражения лиц, и жестов. Они накрепко отпечатываются в памяти. Спустя много лет я могу свободно представить перед внутренним взором сцену, подобную этой, и пережить ее заново. Иногда даже более явственно и детально, потому что воспоминание не оттеняется более чувствами. Или по крайней мере не так сильно оттеняется. Возможно, это покажется бессердечным, но вначале у меня даже появилась мысль записать произошедший разговор в форме диалогов, как в театральной пьесе.