Тайное дитя

– Всем добрый вечер, – здоровается Эдвард. – Прошу меня простить великодушно за опоздание.

– Не нужно извинений, друг мой, – широко улыбается Гарри и обменивается с хозяином теплым, крепким рукопожатием.

Лафлин почти лыс. Остатки его светлых волос аккуратно зачесаны. Лысина делает его старше прожитых сорока восьми лет.

– Нам здесь не дают скучать, – добавляет он, поднимая стакан.

Пэнси кивает и улыбается:

– Мы познакомились с вашими замечательными соседями.

Говоря о соседях (естественно, за глаза), Эдвард обычно употребляет другие прилагательные. Бартон, как всегда, ораторствует.

– Мы тоже провели электричество на нижнем этаже, – басит он, – и это, должен вам сказать, обошлось нам в кругленькую сумму. – Он хмурится. Его лысая голова блестит под ожившим электрическим светом. – Тратиться на верхние не стали. Мы же там только спим, – добавляет он и фыркает.

Бартон на десять лет старше Эдварда. Потерю волос на голове он компенсирует увеличивающейся растительностью на лице. Жалобы на дороговизну всего – излюбленная тема разговоров Лейтонов, что неудивительно при таком количестве дочерей и постоянно сокращающихся доходах.

– Не говори ерунды, – возражает мужу Элизабет Лейтон, настаивающая, чтобы все ее звали Лиззи.

Она поворачивается сначала к Пэнси, затем к Эдварду и Элинор. Лиззи весело и громко смеется, словно ее муж только что на редкость остроумно пошутил. Эдвард не представляет, каково жить с такими родителями, не умеющими просто говорить, а произносящими каждую фразу с оглушительной громкостью. Он вдруг проникается сочувствием к их дочерям.

– Мы, конечно же, должны провести электричество и на верхние этажи, – продолжает Лиззи. – Нынче электричество есть у всех. – Ее пышная грудь колышется под атласной блузкой в такт запальчиво произносимым словам. – Вы согласны, что электричество есть у всех? – Она оглядывает собравшихся. Ее глаза умоляют о поддержке. – Что люди о нас подумают, если мы ограничимся электрификацией только первого этажа?

– Истинная правда, – подхватывает Пэнси, глаза которой все больше округляются при взгляде на Лиззи. – Да и можно ли вообще сейчас прожить без электричества?

– Особенно в английских нагромождениях ветшающих камней, именуемых у вас замками! – смеется Гарри и поворачивается к Мэри и Хамфри. – А вы? У вас тоже есть какое-нибудь древнее обиталище в этих краях?

– Пока нет, – без улыбки отвечает Мэри. – Но сегодня мы осматривали весьма привлекательный дом в Доркинге. Помнишь, Хамфри?

Муж послушно кивает. Везде, где Мэри говорит во весь голос, брызжа кипучей энергией, Хамфри остается молчаливым наблюдателем.

– Не желаете ли выпить, сэр? – спрашивает дворецкий Фолкс, проскальзывая между гостями.

– Да, Фолкс. С вашего позволения, глоток того прекрасного «Гленфиддиха», – отвечает Бартон, улыбаясь во весь рот. – То, что вы подавали, когда мы были здесь в прошлый раз. С мягким привкусом леса. Налейте побольше. Только не надо добавлять лед или еще что-нибудь. Напиток прекрасен сам по себе.

Он вновь усаживается в любимое кресло Эдварда. Невысокого роста, коренастый, в прежние годы он, пожалуй, был бы незаменимым игроком в регби. Однако Бартон питает слабость не к спорту, а к маленьким радостям жизни. Он напоминает Эдварду лошадь, выпущенную на весеннее пастбище. Всякий раз, когда он встречается с соседом, брюшко Бартона становится еще круглее, а борода – еще длиннее.

– Да, сэр, – отвечает Фолкс. – А что желает мадам?

– Мне джин с тоником, – говорит Лиззи; она на полфута выше мужа; женщина она доброжелательная, но несколько глуповатая и склонная к излишним эмоциям. – Положите в стакан ломтик лимона и налейте двойную порцию тоника.

Эдвард смотрит, как она сопровождает разговор энергичной жестикуляцией. Она сетует Пэнси на тяготы жизни в двух мирах, когда у твоих друзей есть самые современные удобства, а твой расточительный муж предпочитает жить в прошлом.

Закончив монолог, Лиззи широко улыбается собравшимся:

– Скажите, Эдвард, как вам удалось познакомиться со столь замечательными американцами? Бартон общается исключительно со старыми консервативными англичанами. Встреча с иностранцами подобна живительной струе!

Ее слова встречают вежливым смехом.

– У нас с Гарри есть общие научные интересы, – поясняет Эдвард. – Особенно в сфере евгеники. Гарри – один из ведущих американских экспертов в области этой новой захватывающей науки.

Лиззи выгибает брови дугой.

– Как это впечатляет! – Она с энтузиазмом встряхивает головой. – Правда, Бартон?

– А что это за зверь такой – евгеника? – недоуменно спрашивает Бартон.

Эдвард отвечает без запинки, поскольку уже неоднократно отвечал на подобные вопросы непосвященных.

– Попросту говоря, это наука, порожденная дарвиновской теорией, согласно которой выживают наиболее приспособленные. Целью Евгенического движения является улучшение человеческой породы посредством увеличивающегося воспроизведения в людях наиболее желательных качеств и одновременно подавления наименее желательных: например, наследственных болезней, умственной отсталости и так далее.