Тайное имя — ЙХВХ

Пропускная способность «концертного зала» не позволяла Саббатаю в течение дня дать аудиенцию всем желающим. Для тех, кто все же удостоился чести лицезреть Мессию, внимать Мессии, хором подхватывать «омейн», враз подскочила входная плата. За ночлег — в разы. О перевозчичьих услугах говорить не приходится — умение каббалистов летать по воздуху пригодилось бы.

Одного из них Саббатай незамедлительно различил в публике: кафтан в пролежнях, сложением и росточком — Газати, только ссутулило его на другое плечо, через которое перекинута котомка.

— Нехемия Коген!

— Да, Нехемия. Ты звал меня, и я пришел. Мир.

— И благословение. Благословен входящий.

(«Шалом» — «Увраха. Барух аба».)

Они «не смеялись друг другу в лицо, как два авгура» (Грец), они оценивающе сцепились глазами, вот-вот зазвенят клинки.

Саббатай, дородный цветущий красавец, встал с трона, снял символические оковы и пригласил «за кулисы» тщедушного Нехемию, похожего на запятую, тогда как сам Саббатай походил на восклицательный знак.

Все замерло. Только Самуэль Примо с упорством древнего скарабея катил перед собою мир — толкал перо от локтя влево, а не как те, у кого оно влачится за рукою, те, что пишут слева направо. Вновь помещение заполнилось жужжаньем, характерным для летнего полдня, средь некошеной травы. Кто-то даже набрался смелости: приблизился к опустевшему трону и робко погладил съемные оковы.

— Как Господь сказал? Нехемия Коген?

— Вы никогда не слышали?

— Кто-нибудь видел, как он появился?

— «Ты встаешь, как из тумана…»

— Это «Песнь о нибелунгах», mein Herr? Полагаете, он нибелунг?[49]

— «Песнь о нибелунгах» поют во франкфуртских синагогах, caro mio.

— Не понимаю, его же с нами не было.

— Чего тут понимать? Нехемия Коген постиг все десять сфирот. Он предтеча Господа. Видели, как тот ему: «Прошу, пане… прошу, пане». Он может летать по воздуху.

— Не городите чушь. Он прибыл через Вену, император с ним всегда советуется.

— Не-не, он не по воздуху. Это демоны по воздуху, а он — святой человек. Он не по воздуху.

— А как, позвольте спросить?

— А невидимцем.

— Чтоб совсем невидимкой сделаться, такого нет. Просто принимают любые обличья. И никто никогда не подумает, что это он. Может обратиться в волос на твоем воротнике. А чтобы просто исчезнуть, такого нет… Превратиться ни во что не может никто.

— Неверно в корне! Йеш мэайн! Значит, можно и навыворот[50].

— Муж великих познаний…

— В области самого себя. Познать самого себя до малейшей точечки, и, когда не останется ни одной не познанной, вместе эти точечки перенесут тебя куда пожелаешь, хоть на луну.

— Пфуй! Пфуй! Так недолго и чалму надеть[51]. Арабские хахамим учат, что всё, имеющее плотность, состоит из атомов. Рамбам их жестоко высмеял. Вот его доподлинные слова, как они записаны в книге «Морэ». Если перемещение тела есть сумма перемещений атомов, по своей безвидности одинаковых, то быстрота их перемещения во всех частях сказанного тела должна быть одинакова. Однако это легко опровергнуть. Возьмемте для примера мельничный жернов. Точка, лежащая снаружи, описывает большую окружность, чем за то же самое время точка, лежащая близ центра. Итак, быстрота движения атома по внешней окружности превосходит быстроту движения атома по внутренней окружности.

— А це таке атом?

— Саадия Гаон[52] тоже говорил: «Наполни котомку одними ничто — ничего и не принесешь».

— Поэтому у Агари котомство, а у Сарры потомство. (Агарь — праматерь исмаэлитов, Сарра — исраэлитов.)

— Постоять бы при разговоре Господа с Нехемией Когеном.

— Посмотреть бы, что у него там в котомке. А может, крылья?

Чем не комменты?

Считается, что они говорили об АРИ (Элоким Рабби Ицхак), эфраимитском предтече, более известном как Исаак Лурия; о Древе, излучавшем ветви, — сфирот, которых не десять, а восемь (йесод, ход, нецах, тиферет, гвура, хесед, бина, хохма — основа, слава, вечность, красота, строгость, милость, понимание, мудрость), потому что «царство» (млахут) корнями уходит в землю, а «корона» (кетер) прежде венчала ствол, пока Нехемия, нынешнее воплощение АРИ, не вскарабкался по нему и не увенчал себя высшим знанием. И т. д.

И в таком роде мог протекать их диспут, длившийся, согласно Сеспортасу, два дня и три ночи. Вспоминается олеография, представленная нам одним аргентинским мараном по имени Борхес, тоже известным каббалистом. Состязание двух баянов где-то высоко в Карпатах, ночь, звезды. Один поет с утра до вечера и с вечера до утра и снова с утра до вечера. И так два дня и три ночи, а после передает гусли другому — как передал бы братину. Но другой баян их отбросил, встал во весь рост, сделавшись исполином. И первый сразу признал себя побежденным.