Тайное имя — ЙХВХ

Синагога была в шаговой доступности, ежели расстояние мерить шагами, — но не знаменитая «Ор заруа»[97], которую десятилетием позже построит любимый ученик Гауди Энрике Ньето, тот, что превратил Мелилью из занюханной деревни, способной привить отвращение к жареным сардинам на всю оставшуюся жизнь, в маленькую Барселону, жемчужину буржуазного модерна. И это, заметьте, когда архитектурный ротфронт в лице конструктивизма грозил Европе гибелью. Нет, без преувеличения знаково — не будем бояться этого слова, — да-да, знаково, что именно в Мелилье вспыхнет военный мятеж против леворадикальною конструктивизма в политике, который перерастет в гражданскую войну. При Франко город-герой Мелилья получит право беспошлинной торговли, порт будет называться в честь каудильо: «Порто Франко».

А пока что отель «Савой» был первой ласточкой модерна в «занюханной Мелилье». Испанией правил добрый король Альфонсо, он разрешил евреям, проживавшим в Испанском Марокко, заседать в местном собрании, учитывая число торговых операций, приходившихся на их долю. Короля подучили, что это ведет к процветанию края.

И пяти минут не шел Александр в указанном направлении, как увидал магендавид, вписанный в большое круглое окно, и прямо под ним вывеску: «Casa de empeños». Ломбард был в одном здании с синагогой. Пышнобородый мужчина в шелках и тюрбане восседал за конторкой, попирая телесами, столь изобильными, что и взглядом не окинешь, гору подушек и подушечек. «Не хватает, чтобы он же оказался раввином», — подумал Александр.

^{Синагога «Ор заруа»}

— Мир.

— И благословение.

— Фёзон консэнс. Же мапэль Алехандро Аронсон.

Человек с наружностью Бога смотрел сквозь толстое стекло отчуждения на вошедшего и ничего не отвечал. Тогда Александр заговорил по-еврейски. Сегодня прибыл из Яффы пассажирским судном «Андалузия». В пути повстречалось другое судно — огромное, «тоже» взглядом не окинешь. В названии лишь четыре согласных. В Палестине семью Аронсонов знает каждый. Его отец — друг барона Ротшильда. И такая неудача: в порту украли все деньги, хватило только на извозчика, даже телеграмму не на что дать брату. Брат у него знаменитый на весь мир ученый, имеет свой автомобиль, который купил у Джемаль-паши… Это же надо, такая неудача… Чемодан оставил в отеле «Савой», а сам в синагогу, понимая, что единоверцы не бросят его в беде. Совершенно дурацкая ситуация. А ему еще плыть в Египет по делам чрезвычайной важности. В крайнем случае он может в залог известной суммы предложить часы — подарок брата, не этого, другого, в Америке. Их три брата и две сестры.

Александр старался внушить доверие к себе, а получалось наоборот. Однажды его выпроводили — его и Лишанского. Подвели к дверям и по-доброму так, по-семейному сказали: «Ступайте себе, ребятки, на здоровье», — в ответ на предложение отыскать воинственное еврейское племя, кочующее по аравийским степям под бой барабанный.

Тюрбан по-прежнему ничего не отвечал. Безразлично смотрел, как сквозь толстое стекло. Вдруг что-то написал (как на одном дыхании, на одном клевке перышком в чернильницу), чем обнадежил Александра. Сложил листок вдвое, запечатал перстнем (запечатлел Свое Имя) и позвонил в колокольчик. Мальчик на посылках тут как тут, кивнул и забрал письмо.

— Где часы? — по-эспаньольски, дабы не осквернить язык молитвы недостойным его употреблением.

Александр сразу не понял. Но в casa de empeños не принято повторять дважды.

— Ну?

Прикрыв часы ладонью, Александр поднес их к глазам.

— Хорошие часы, как драгоценные камни: ночью сверкают, днем тускнеют[98].

Ломбардист молча запер заклад, даже не полюбопытствовав взглянуть. А на прилавок положил две засаленные купюры.

— За серебряные часы!?

Господь Бог не снизошел до объяснений. Он был настолько хозяином положения, что Александр не отважился давать выход своим чувствам. Взял деньги и побрел на почту.

На этом череда испытаний для Александра не завершилась. Еще раньше, чем он вернулся в отель, Ангел Господень туда доставил записку: «Приезжий из Яффы заложил часы. Чужие».

При виде его, возвращающегося, швейцар чувствительно дал Александру понять, что таким не место в «Гранд-отеле Савой». О, если б под взглядами прохожих можно было превратиться в камень!

Подхватил чемодан — и в ночь. Кто тебя тянул за язык: остановился в «Савое». Тот, кто закладывает часы, в «Савое» не останавливается. Представил себе, как она подходит к стойке — застенчивая грация в облаке парижского парфюма: «Мосье Аронсон из Яффы…» — «Ах, мосье Аронсон, аферист из Яффы?» И усатые ухмылки вслед.

Пусть Александр никогда этого не увидит, но над своим воображением он невластен. Внутри человеческого существа живет еще одно существо, затравленное, корчащееся со стыда, с искаженной мордочкой. Что она подумает — она, тоже с искаженной мордочкой шептавшая: «Oh, Sandro, эйн камоха».