Тайное имя — ЙХВХ

— Спасибо. Если хотите, я вас тоже так сфотографирую. У меня есть ручная камера, — она открыла коробку. — Мне предлагают ее купить. Могу я посоветоваться? За нее просят три тысячи.

У фотографа расширились глаза, как у принца Абдуллы при звуках германского гимна в исполнении музыкальной команды из Назарета.

— Три?!

— Тысячи.

— И вы готовы вот так, — он щелкнул пальцами, — отстегнуть три тысячи?

— Я видела фотоснимки с этой камеры. Мне понравилось. А что, много? — на лице у Товы, которой ее камера обошлась в одну двадцатую этой суммы, детское удивление.

Налбандян овладел собой. Он чувствовал себя, как тот рыбак, что поймал золотую рыбку. — Это… кхм… — даже голос сел, — кхм… это прекрасная вещь, но за нее запросили… Извините, мадемуазель, но она все же не из золота. Мы подберем для вас такую же за… м-м… — он сам с собой торговался… — за четыреста, даже за двести, наверное.

— Хорошо. Я эту верну. Но смотрите, чтобы по-честному.

— Мадемуазель…

— Со мной шутки плохи. Это всегда при мне, — Това показала на кобуру под видом кошелька, которую владелец фотографии и сам успел заметить[132]. — Если бы при мне напали на Асмик, мою подругу-армянку, я бы знала, что делать.

Что тут началось! Он бросился ее целовать со слезами на глазах. Чтобы она не вздумала покупать себе камеру, он подарит ей. Через три недели… нет, через две камера будет ее ждать.

— У меня была знакомая… очень близкая, Асмик Ованесян, — сказала Това. — Они жили в Адане. Уже полгода никаких вестей, — далее выученная на зубок роль: просит написать по-армянски письмо, есть возможность передать с оказией в Исмаилию ее тетушке. А вдруг они все там.

В тот же день Това возвращалась, увозя с собою письмена Амалика, чужого бога. — Если думаешь, что я не поеду через две недели в Иерусалим за камерой, то глубоко ошибаешься, — сказала она Сарре. — Еще как поеду. Кто же от таких подарков отказывается.

Авшалом аккуратно отрезал ножницами две нижние строчки, где говорилось: «Джемаль собирается со всей своей большой семьей к вам в гости. Очень скоро ждите его в Исмаилии. Преданная вам Нили». Прилепил записку пластырем к правой лапке, как его учили, и, открыв клетку, подбросил голубя вверх обеими руками наподобие мячика.

Когда-нибудь в вихре финальных перемен мироздание сместится. И Ной, выпуская голубя, с сияющим лицом будет петь:

Летите, голуби, летите,
Для вас нигде преграды нет.

И звери всем ковчегом подхватят:

Несите, голуби, несите
Народам мира наш привет.

Боевой танец Анитры

Предупреждения о повторной попытке форсировать канал поступали отовсюду. Чужой галлиполийский триумф бесил Дамаск. Казалось бы, сейчас не до Синая, когда восстали кочевые племена на Юге. Но название, данное Джемаль-пашой своей армии, обязывает… Как известно, голубь не долетел. Помешать могло все что угодно: от разгульной пальбы в честь невесты до коршуна («В пути вас коршун не догонит» — М. Матусовский). А то и впрямь мальчик из рогатки (пращи) попал в крыло. «Тятя! Тятя! Смотри!» Абу-Дауд, работавший в поле, увидал, что на лапку намотана бумажка, и поспешил отнести голубя представителю властей. Поцеловать руку баши — святое. Полицейскому ясно, что перед ним шифровка, медлить нельзя. Но и его губы (не только губы бедняка Ишая Абу-Дауда) тянутся к руке вышестоящего, а чтобы быть отмеченным благосклонностью начальства, нужно выбрать момент. На это уходит время. Донесение передается по инстанциям лишь при условии, что каждый передающий персонально набирает при этом очки. Потребовалось несколько месяцев, чтобы пляшущие армянские человечки, приклеенные к голубиной лапке, обратили на себя внимание разведочного бюро при штабе Четвертой армии. (На шутку: «Разведочное бывает только бурение, а бюро — разведывательное», ответим шуткой: «Ты б сидера да морчара, будто деро не твое».)

Това не шутила, говоря, что поедет в Иерусалим — за обещанным подарком.

— Я знаю, что камера уже ждет меня.

Сарра сказала:

— А если донесение попало к туркам? Вся их армянская улица под подозрением. Найти того, кто написал, всегда можно: по почерку, по бумаге. С раскаленными углями в ноздрях он признается: «А-а-а!.. через две недели… а-а-а!.. придет… а-а-а!..» Так что камера тебя дожидается, знаешь, какая?

Сарра словно ставила пьесу и до того вжилась в образ, что Това… обмочилась! Столь велик страх турецкого застенка. Представила себя под их турецкой пыткой. Свою камеру чуть не выбросила. Она была не только начитанной девушкой, но и очень впечатлительной, как всякая волшебница.

Когда Сарра рассказала это Авшалому, он махнул рукой: «Машпех»[133]. И с тех пор иначе как «машпех» ее не называл. Своей обманчивой подростковостью Това внушала ему чувство брезгливости. Бывает, что на роль девочки-подростка и старушки природа приглашает одну и ту же артистку.

— Угадай, Сарра, кто здесь был? Твой жених. Нааман Московичи. Проезжал, говорит, решил заглянуть. Спрашивает, а где ты.

— А ты?

— Что я? Весь белый свет знает, что мы вместе.