Тайное имя — ЙХВХ

Думаете, попечением об ишуве эти двое не оправдывали расходы на превращение агентурной сети в политическую силу или на подкуп людей в фесках — и всё из отпущенных им средств? Наверняка из этих баснословных сумм что-то оседало в партийной казне. Совсем по-другому читаешь акроним НИЛИ («Несокрушимый Израилев Лживых Истребит»). Говорите, каждую минуту рисковали жизнью? Но способность каждую минуту рисковать жизнью чаще находит себе применение на большой дороге, чем в борьбе со злом. Да и что есть зло? Вопрос уместный в устах Понтия Пилата — не Ёсика Лишанского, который сказал бы: «Каждому свое зло», — если бы взамен ницшеанского и гойского «живи опасно» вдруг пустился в рассуждения, наподобие нас с вами.

Вот такие голоса слышим мы — если не самого азазеля, то целой коллегии его адвокатов.

Утром умывался на дворе. Торс до пояса обнажен, широко расставлены ноги в веревочных шлепанцах Авшалома. Отфыркиваясь, плещет пригоршнями из бочки, наполнившейся за ночь до краев, — на лицо, на грудь, подмышками.

— Что это у тебя? — спросила Сарра, наблюдавшая за ним.

От правого соска подмышку уходит борозда — уползает багровой сороконожкой с багрово же отчетливыми пупырышками ножек по краям, такая свежая, что будь она слева, по Ёсику как раз закончилась бы «тридцатидневка».

— Тебе же сказали, что меня пуля не берет.

— Это сейчас было? — помолчала, подсчитала дни. Высчитала, что кровь пролилась на пути туда. — Авшалом тяжело ранен?

Можно, конечно, отвести подозрение одним ловким словечком, усмешечкой: «Да, очень тяжело. Стрелой амура, сама знаешь, куда». Или что-нибудь в этом роде. «Боюсь тебя огорчить, перевязывать его раны выстроилась очередь». Сразу успокоится. Но этого ли хочет Ёсик? Сторожить Сарру от самого себя — интерес собачий. Заодно держать вакантным место первого человека в НИЛИ, хотя по факту он им является. В конце концов, он слова не нарушал, она сама приперла его к стенке.

— Ну, хорошо. Если я тебе скажу, что Ави убили…

Чтобы не закричать, Сарра вонзила зубы в костяшки кулака — боль на боль дает ноль… в лице ни кровинки, в глазах ни слезинки… рифма-семихвостка хлещет хлестко…

— Я так и знала, Арон прислал оповещение.

О смерти Авшалома при попытке пробраться к британцам чудом стало известно Тове, что укрепило ее репутацию ясновидящей (Сарра ей ничего не говорила). Това же и настояла на том, что следует оповестить Фаню — мать. Эту адскую миссию она взяла на себя[143].

— Зато Арон отыскался и всем руководит из Египта, — сказал Насер, оборачиваясь с козел.

«Араб не может чувствовать Бога в себе, он слишком верит в то, что пребывает внутри Бога», — прочла Това у Ренана. Правда, Насер — маронит.

— Насер, не боишься, что ты без оружия?

— Это у тебя оно всегда с собой, а Насер Анем полагается на Бога. У Ави был маузер, одна только кобура знаешь сколько стоила, из ореха? Ну и что, вот едем в Хадеру.

«Вчера я ехала к ним с Авшаломом, а сегодня еду сказать, что они его никогда больше не увидят». Тове было страшно: как это будет? С наигранным безразличием мать спросила в тот раз сына, куда-то спешившего: «Может, попьешь чаю с лэкэхом?» Все, что рассказывала Циля об Авике, перечеркнуто жирной чертою. Теперь в своей истине об Авшаломе Това на ступень выше их. Уже оказавшись по другую сторону ада, они спросят, как это случилось, — чтобы немного остудить неутешное горе, образ которого — платок, навсегда зажатый в руке. Тогда она им все и расскажет.

Нет, Сарре легче. Женщине всегда найдется утешитель, матери — никогда. У Ёсика перед Авшаломом есть даже преимущества. Сколько раз Това повторяла Сарре: лучше, когда он любит тебя, как сумасшедший, чем когда ты любишь его, как сумасшедшая. Сарра же отвечала, что, кроме Ривки, она ему любую простит.

Для Товы нет ничего увлекательней «любовных похождений в одиночку»: самой повторять и прослеживать шаг за шагом сложный путь сердец. Увидишь, она к Ёсику ещё привыкнет — в смысле Сарра, — если только он не храпит по ночам и не имеет других физических изъянов. Общие интересы сближают больше, чем общие дети. Рев и какашки только вносят дисгармонию. Взять того же Ёсика…

— Тпру! Приехали.

Так размечталась, что и не заметила. В размышлениях на волнующие темы время исчезает, как под платком иллюзиониста. В прошлый раз дорога показалась скучной — когда ехала с Авшаломом. А Насеру скучно не бывает: сколько надо, столько и будет стоять и ждать ее, сидя на своем сиденье, как будто он — часть лошади. (Кто это у нас был похож одновременно и на бедуина и на его лошадь?)

Отперла Циля.

— Ой… Что-то случилось? — ей показалось, что Това буркнула «мир» как-то странно. У Цили за спиной, на табуретке, большой поднос, празднично накрытый вышитым полотенцем.

— А твоя мама дома?

— Нет. Я вообще-то убегаю. Сегодня у Суси брит, мама уже там с утра. Я должна была лэкэх вынуть.

— Бери и едем. Я с тобой, — и крикнула Насеру: — В синагогу!

— Мы думали, Авик будет сандак. Ему написали — ни ответа ни привета. Суся сказала: была бы честь предложена, — вдруг! Сердце готово выскочить из груди… — Он что, опять в тюрьме?