– Вот именно. А они видят Криса, потому что хотят его видеть. Подзуживают друг друга, сами себя накручивают, а потом выпендриваются. – Она сунула куртку обратно в шкаф. – Им нужно почаще бывать на воле, этим девицам. Слишком много времени они проводят вместе.
За тумбочкой Джеммы – пусто, под вынутым ящиком – тоже ничего.
– В их возрасте это для них самое главное.
– Ага, только они ведь не вечно будут в этом возрасте. Рано или поздно до них дойдет, что за стенами школы существует огромный реальный мир, и вот тогда-то их хорошенько встряхнет.
Скрежет удовлетворения в ее голосе; но я не согласен. Я представлял ветер, который набросится на тебя со всех сторон, резкий и ранящий, терпко пахнущий табачным дымом и бензином, жарко треплющий волосы, – едва ты выходишь в мир из такого места, как это, и за тобой навсегда захлопывается дверь.
– Полагаю, – сказал я, – после убийства Криса огромный реальный мир стало трудно не замечать.
– Думаешь? Да для них это просто очередной повод повыделываться друг перед другом: “Видишь, я плакала горше, чем ты, значит, я лучше тебя”, “Мы все вместе видели привидение, значит, мы очень близкие подруги”.
Я перешел к кровати Орлы.
– А ведь я помню тебя по учебе, – вдруг сказала Конвей.
Голову она засунула глубоко в шкаф, лица не видно.
– И как? – осторожно, дуя на воду, поинтересовался я. – Плохое помнишь или хорошее?
– А сам ты не помнишь?
Если я и общался с ней чуть больше, чем “привет” в коридоре, то все уже позабыл.
– Надеюсь, я не заставлял тебя отжиматься?
– А что, если б заставлял, запомнил бы?
– О черт. Да что я натворил-то?
– Расслабь булки. Я просто морочу тебе голову. – В голосе слышна улыбка. – Ничего ты мне не делал.
– Спасибо, блин. А то я уж забеспокоился.
– Не, ты был нормальный парень. Мы, кажется, даже не разговаривали ни разу. Я приметила тебя из-за волос. – Конвей выудила что-то из кармашка чьего-то худи, брезгливо скривилась: скомканная салфетка. – Но потом присматривалась к тебе, потому что ты жил вроде сам по себе. Приятели у тебя были, но ты ни с кем близко не сходился. А все остальные, мать честная, бесконечно тусили друг с другом. Половина из них
Я не стал уточнять, что порой, наблюдая, как клево мои сокурсники тусуются, я хотел присоединиться к ним. Но, как сказала Конвей, это был мой собственный выбор – что я сюда не браслетиками меняться пришел. И в целом это было нормально.
– Вспомни, – сказал я, – мы же тогда были совсем детьми, на пару лет старше этих. Человеку свойственно хотеть быть частью группы. В этом нет ничего необычного.
– Вот что я тебе скажу, – задумчиво произнесла Конвей, разворачивая клубок колготок. – Меня выбешивает не дружба. Друзья нужны всем. Но мои остались дома. И мы дружим до сих пор.
Короткий взгляд в мою сторону.
– Верно, – согласился я.
– Вот. И тогда не нужно гоняться за новыми. Если ты заводишь друзей внутри зыбкой структуры, которая сама собой распадется через пару лет – типа учебных курсов или здешней школы, – ты полный идиот. Начинаешь думать, что всего остального мира вообще не существует, и в итоге впадаешь в это истеричное дерьмо. Друзья навек, мелкие войны она-сказала-ты-сказала-я-сказала, и все доводят себя до трясучки по не пойми какому поводу. Это же
Я вспомнил общий кабинет в отделе убийств. Интересно, Конвей тоже об этом подумала?
– А потом ты выходишь в большой плохой мир, – продолжила она, – и вдруг все оказывается совсем другим, и ты в полной заднице.
Я провел рукой под деревянной рамой Джоанниной кровати.
– Ты имеешь в виду Орлу и Элисон? Потому что едва ли Джоанна будет дружить с ними и в колледже.
– Да ни за что, – фыркнула Конвей. – Здесь они полезны, там – пускай идут на фиг. И они, конечно, будут полностью раздавлены. Хотя я не о них думала. Я как раз о тех компашках, которые и в самом деле привязаны друг к другу. Типа твоей Холли с подружками.
– Мне кажется, они будут дружить и потом. – Я на это надеялся. В них было что-то особенное, из-за чего хотелось, чтобы такая дружба сохранялась навсегда.