– Интересно, с кем он предполагал встретиться, – размышляла Конвей.
– Да уж. Не очень напоминает Таинственную Незнакомку, не ее день для свиданий, не ее стиль – на этот раз она ждала ответа.
– И не Селена. “Кипарисовая поляна” – Селена так не сказала бы. Это же было их место. Она бы сказала “на том же месте в то же время”.
Итак, все-таки не Селена.
– Но Крис мог подумать, что это она, – сказал я.
– Он мог подумать ровно то, чего хотела Таинственная Незнакомка. Она уже ведет игру. Сменила “почерк”, чтобы заставить Криса сомневаться и надеяться, чтобы он наверняка пришел. Даже идет на риск получить ответное сообщение – возможно, на этот раз все же по-настоящему украла телефон. Знает, что этим телефоном никто больше не воспользуется.
Конвей говорила спокойно, тихо и ровно, почти устало. Крохотные любопытные воздушные вихри уносили новость дальше по коридору.
– Может, это Джоанна ее заставила, а может, она действовала по собственному почину, кто знает. В ту ночь она выбралась из спальни пораньше, отыскала в сарае мотыгу – она была в перчатках, поэтому отпечатков нет, – спряталась среди кипарисов у поляны до появления Криса. И когда он бродил меж гиацинтов, дожидаясь своей “бааальшой любви”, наша девочка треснула его мотыгой. И он испустил дух.
Монотонное пчелиное жужжание – этим утром, давным-давно. Сухие семенные шапки в траве по колено, запах гиацинтов. Солнечный свет.
– Она подождала, чтобы быть уверенной в результате. Потом вытерла мотыгу, поставила ее на место в сарай. Забрала у Криса секретный телефон и избавилась от него. Телефон Селены она тоже вывела из игры. Возможно, прямо той же ночью перелезла через стену и выбросила оба в урну или спрятала где-нибудь в школе, пока шум не уляжется. И теперь ничто не связывает ни ее, ни ее подруг с преступлением – разве только Джоанна, но у Джоанны хватит ума держать рот на замке. Наша девочка возвращается в спальню. Ложится в постель. Ждет утра. Готовится визжать и рыдать.
– Пятнадцать лет, – с сомнением произнес я. – Думаешь, у нее хватило бы самообладания? На убийство, ладно. Но спокойно ждать? Целый год?
– Она сделала это ради подруги. Так или иначе. Во имя дружбы. Это могучая сила. Совершишь такое – и ты Жанна д’Арк. Ты прошла сквозь огонь и воду, после такого уже ничто тебя не сломает.
Холодок пробежал у меня по спине, волоски приподнялись, как бывает, когда приближается мощный грозовой фронт. И снова пульсирующая боль в глубине ладоней.
– Но есть еще одна девушка, которая обо всем знает. И она-то не прошла сквозь пламя ради подруги, нет у нее такой силы воли. Она хранит тайну сколько может, но в конце концов ломается. Ломается и вывешивает то самое фото Криса с надписью. Возможно, она искренне считает, что дело не пойдет дальше пресловутой доски и все кончится очередной сплетней. Опять эффект замкнутого мирка: когда ты внутри, внешний мир не воспринимается как реальный. Но твоя Холли прежде жила во внешнем мире. И знает, что он существует.
Внезапный резкий шум из гостиной четвертого года. Что-то тяжелое упало на пол. Визг.
Я успел наполовину сползти с подоконника, когда Конвей крепко ухватила меня за бицепс. И качнула головой.
– Но…
– Не спеши.
Гул голосов, как жужжание в улье, сердитое и нарастающее.
– Они же…
– Пускай.
На фоне жужжания вопль, резкий и вибрирующий. Конвей сильнее сжала мою руку.
Невнятная речь, горький плач, слов не разобрать. А потом поднялся крик.
Конвей стояла перед дверью и набирала цифры на кодовом замке еще прежде, чем я сообразил, что меня больше ничто не держит. Дверь открылась в иной мир.
Крик ударил в лицо, зрение расфокусировалось. Вокруг скачут девчонки, руки и волосы мечутся в воздухе. Я так долго видел их только в воображении как героинь СМС-сообщений – фрагменты виртуального разума, – что на некоторое время впал в ступор от встречи с ними настоящими. Ни малейшего сходства с ними же прошлыми. Куда подевались глянцевые красотки, чинно сидящие, идеально скрестив ноги, окидывающие нас ледяным взором, оценивающие? Их больше нет. Эти – бледные или раскрасневшиеся, с широко раскрытыми ртами, вцепившиеся друг в друга, абсолютно обезумевшие.
Маккенна что-то орала, но ее никто не слушал. И сами они галдели, как стая потревоженных птиц. Я сумел разобрать слова:
И все таращились на высокое окно, то самое, возле которого часом раньше сидели Холли с подружками. Сейчас там было пусто, только блеклое вечернее небо. Головы запрокинуты, руки простерты к заветному прямоугольнику; они вопили, как будто получали от этого удовольствие, откровенное физическое облегчение. Как будто давным-давно мечтали, годами ждали и вот наконец дождались.