ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО ЛЮБИТЕЛЕЙ ПЛОХОЙ ПОГОДЫ (роман, повести и рассказы)

После этого она замолчала так, чтобы мой вопрос повис в воздухе и я сам понял, насколько он неуместен.

- Я уйду.… Прощайте.

- Ну почему же?! Ответьте! Не смущайтесь! Разве это секрет?!

- Его нет, Боря… и больше никогда не будет.

- Да? А я его сегодня встретил в бильярдной! Он так ловко загонял шары в лузу, и дуплетом и рикошетом!

Невольно для самих себя мы сбивались на какую-то нелепую перепалку.

- Ну зачем вы?! – остановила она меня с упреком в голосе, слишком мягким для того, чтобы скрыть невольную нежность.

Озадаченный этим, я запнулся, покраснел, но упрямства ради все же выдавил из себя в прежнем тоне:

- Да так, от вредности…

Она простила мне мое фиглярство, с такой же мягкой настойчивостью внушая:

- Давайте еще погуляем. Говорите что-нибудь, говорите…

И едва лишь я раскрыл рот, она с досадой поправилась:

- Нет, ты говори, Боря…

10

Мы гуляли до самой полуночи. Дождь кончился, выглянула луна, меж прибрежных домиков лилово блеснуло море. Невозможно было различить, где оно сливалось с небом, таким же лунным, мутным, бездонным. Я как мог старался ее развлекать, хотя не уверен, что это у меня получалось. Увы, у меня не было в запасе забавных историй, сплетен, баек. И я, признаться, не мастер рассказывать анекдоты, – не мастер, наверное, потому, что я плохой потомок Авраама да и те годы до сих пор мне кажутся то ли страшным сном, то ли скверным анекдотом.

Рассказывал я о московском друге, его невесте, приближавшейся свадьбе и собственной грусти по этому поводу. Боже, чужая дружба, чужая свадьба – кому это все интересно! Но Таня слушала меня, словно умоляя не прерываться, – дальше, дальше! Я даже прочел ей, в знак особого доверия, несколько строк из письма, которое зачем-то захватил с собой. Именно в этих вдохновенных строках мой умный друг с суеверной боязнью сглазить, спугнуть сумасшедшую удачу всякими недомолвками и оговорками намекал на то, что после свадьбы они подадут заявление и, наверное, уедут. Во всяком случае, есть надежда, есть шанс, что это не окажется скверным анекдотом…Он еще поиграет на скрипке! И его услышат!

И тут Таня задала мне поистине очаровательный по своей наивности, невинности и неискушенности вопрос. Вопрос, заставивший меня поперхнуться, закашляться и смахнуть с глаз умильные, растроганные слезы:

- А куда они собираются уезжать?

Я несколько минут оторопело смотрел на нее, ожидая, что за этим вопросом последует признание в намеренном розыгрыше, шутке, притворстве, ведь нельзя же спрашивать об этом всерьез! Но Таня меня не разыгрывала, не притворялась и с самым серьезным, недвусмысленным видом ждала ответа. Тогда наконец, прокашлявшись, я сказал:

- Далеко. Как принято говорить, на историческую родину…

- А где их родина?

- У моего друга здесь, а вот у его невесты… гм… - Я выдержал внушительную паузу, надеясь, что Таня прочтет ответ в моих глазах, но она улыбнулась с виноватым и смущенным видом человека, не умеющего читать.

- А у невесты где?

Тогда я простонал:

- В государстве Израиль! Израиль, черт возьми!

На лице у Тани застыла гримаса смертельного ужаса.

- Но ведь там… там одни сионисты! – прошептала она, округляя глаза и тем самым придавая им соответствие с устрашающим смыслом этого слова.

- А, по-твоему, они такие бяки? – спросил я с шутливым ужасом.

- Да они хуже диссидентов! - воскликнула она, радуясь тому, что ей удалось меня просветить и предостеречь.

- Неужели хуже?! Кто тебе это сказал?!

- Да у нас в поселке все знают! – произнесла она так, будто к этим словам ей нечего было добавить.

11

Мать у нее драит полы, моет котлы в столовой, весной убирает у дачников, а еще ее приглашают обмывать покойников и голосить на похоронах. Голосит она страшно – осунувшаяся, с запавшими глазницами, сама похожая на смерть, - аж дрожь пробирает. Отца у них нет: попал в колонию за кражу канистры с бензином и сгинул - то ли вагонеткой переехало, то ли на лесоповале задавило рухнувшей сосной. Зато у них множество всяких дядьев, кумовьев, сватов: как соберутся на праздник, так три дня гуляют, самогонку стаканами хлещут, в бане куролесят и зимой голыми в снег прыгают – красные, распаренные, - и орут благим матом. Впрочем, бывает, что и не благим…

Поселок у них маленький, пятнадцать дворов, кладбище, церковь и один магазин. Хлеб раз в неделю завозят, а злые бабы половину скупают, чтобы свиней кормить. Поэтому иной раз и хлеба не достанется… Домик у них бревенчатый, вросший в землю – зимой, в феврале, заносит снегом по самую крышу. К заиндевевшему окну подойдешь, посмотришь и не поверишь: в снегу, как в раю…

Сама она работает на мебельной фабрике, в обивочном цехе. Ездить далеко, вставать приходится рано, и она досыпает в электричке, если удается занять местечко хотя бы с краю скамейки. Если же нет, так и стоит, держась за поручень и изредка проваливаясь в дурной, обморочный полусон.