– Не раздавишь?
– Постараюсь.
– Я и не знала, что ты можешь корнями двигать.
– До сего момента я и сам не знал. Когда-нибудь, быть может, научусь двигать ими так, как ты ногами, и смогу перебраться на новое место.
– Чем тебя это не устраивает?
– Покамест всем.
– К слову, – задумчиво произнесла девушка, – надо что-то сделать с твоими глазами и ртом.
– Зачем с ними что-то делать? – с опаской спросил Лесник.
– Ты представь себе, – стала объяснять Серафима, – стоишь ты тут такой красивый и строишь глазки, допустим, вон той молоденькой осине…
– За кого ты меня принимаешь?! – занегодовал Лесник. – Я на малолеток не засматриваюсь!
– Ладно, ладно, строишь глазки вон той сосне.
– Пф, старая карга…
– Да ё-моё, тебе не угодишь!
– Пускай себе ходят, мне не помешают.
– Да, но едва увидев у дерева глаза и рот они в ужасе убегут отсюда.
– Было бы чего пугаться. У тебя тоже есть глаза и рот, но я тебя ничуть не боюсь.
– Ар-р-р-гх, – прорычала Серафима и пнула ногой воздух. – Подумай сам, они убегут и совсем скоро здесь соберётся целая толпа зевак. Многие захотят посмотреть на диво дивное – говорящее глазастое дерево. Я не исключаю того, что найдётся хотя бы один умник, который решит тебя срубить от греха подальше. Ты этого хочешь?
– Я могу переместить своё новообретённое лицо повыше, где никто не увидит.
Глаза и рот Лесника тут же поползли вверх по стволу и вскоре скрылись где-то там, среди веток.
– Так пойдёт? – раздался сверху голос.
– Не знаю, наверное… – Серафима всё ещё не была уверена.
– Хочешь, я их буду прятать?
– А ты можешь?
– Могу.
Неожиданно на стволе Лесника, прямо на уровне лица Серафимы, появился рот и издал громогласное:
– Бу!
– Свои глупые шуточки оставь при себе, – девушка демонстративно зевнула. – Но раз ты умеешь прятать своё лицо, то будь добр это делать и не показывать его каждому встречному-поперечному. По рукам?
– По веткам.
– О, я и забыла, что у тебя рук нет. А-ха-ха-ха.
– Можешь ступать с миром и не беспокоиться за меня. Надеюсь, ты будешь держать язык за зубами.
– Деваться некуда, придётся. Я зайду через пару денёчков, и мы обговорим прочие детали.
– Хорошо, а я пока буду строить глазки сосне и осине.
– Старой карге и малолетке?
– Выбирать не приходится. Я пока ель в самом соку, и грех такому красавцу пропадать. Произрастал бы я где-нибудь в берёзовой роще, другое дело.
– Ой, всё, я пошла.
Глава 5. Тихая поступь беды
Клим сидел на уроке литературы и вполуха слушал Наталью Александровну, воодушевлённо рассказывающую о гении Уильяма Шекспира вообще и великолепности «Ромео и Джульетты» в частности. Поэзию парень не любил, но сокращённый вариант поэмы про двух влюблённых подростков, покончивших с собой, ему, пусть и нехотя, пришлось прочитать, ибо учительница литературы была женщиной непредсказуемой и легко могла прервать свой рассказ на середине и начать задавать всякие каверзные вопросы ученикам. Но даже этот сокращённый вариант Клим читал без особого удовольствия. Да и какое может быть удовольствие, если вместо «жили долго и счастливо» один отравился, а другая закололась? Клим обладал известной степенью прагматичности и поэтому считал, что Ромео и Джульетта, несмотря на всю трагичность их истории, сваляли дурака и поступили неразумно. Из любой ситуации есть несколько выходов, однако юные влюблённые выбрали самый бестолковый.
Голос Натальи Александровны шёл фоном к размышлениям парня. А думал он о Серафиме и её встрече с ненормистом, произошедшей два года назад. Глава «Тайного общества по борьбе с ненормальностью» отчего-то решила вечером позвонить Климу и рассказать ему об этом случае. Время было выбрано просто «идеально», когда вся семья Крыловых собралась в зале перед телевизором и по старой доброй традиции, заложенной много лет назад, решила устроить семейный киносеанс с непременным обсуждением просматриваемого фильма. Климу срочно пришлось удалиться в свою комнату, чтобы родня не слышала с кем он там разговаривает. Впрочем, его младшая сестра всё равно подслушала часть беседы и с радостью доложила родителям, что брат ведёт скрытный разговор с какой-то девушкой. Клим готов был удавить мелкую проказницу, но решил, что избиение женщины ниже его достоинства.