Главное, выдержать темп. Немного уже осталось до этого заколдованного леса. Темп! В нем спасение для оставшихся в живых в атакующей цепи. Только бы выдержать темп! Темп…
Оглянулся. Быстро. Мгновенно. Почувствовал, как волосы зашевелились на голове. Все поле позади – и впереди тоже – усеяно трупами.
Проклятье!
И чем ближе к означенной цели, тем чаще падают в цепи сражённые солдаты. Н–да–а, будет раб отенка санитарам и похоронной команде. Постарались проклятые Иваны! Доберёмся до вас – пощады не ждите. А он, Курт Шульце, лично и не собирается удерживать своих парней от расправы над русскими. Только одна незадача – надо ещё суметь добраться до них… Ну, а уж тогда держитесь, Иваны! Держитесь!
Ну а пока работы для санитаров и похоронщиков ещё больше прибавилось. Что ни говори, а санитары сегодня вкалывают за семерых. Прохлаждаться не приходится. Не до того им сегодня. Ну, Иваны, за все ответ… За…
Вдруг будто какая-то невидимая силища свирепо ударила его по ноге огромным металлическим прутом. Обожгла ногу выше колена. Удар был такой чудовищный, что отбросило назад. Ну вот, Шульце, и ты отвоевался – первое, что пришло ему в голову, – все, умираю. Он пополз, теряя сознание, к подбитому танку, чтобы укрыться от града русских пуль. Дополз или нет, не помнит. Сознание покинуло его.
Если бы не эта обездвиженная стальная громад ина, до которой он все-таки дополз, оставляя на покрытой инеем земле кровавый след, его раздавили бы собственные танки, на максимальной скорости спешащие восвояси.
Повезло русским – отбили атаку!
Шульце не знал, что было подбито ещё несколько танков собаками–минёрами. И танкисты, ничего лучшего не придумав, повернули вспять. Страх быть заживо погребёнными под обломками горящих боевых машин от собак, несущих мгновенную смерть, был сильнее железной дисциплины. И надо же такое придумать – собаки–минёры! Там, где они, – танк уязвим, как перед пушкой, стреляющей в упор. Да и не заметишь их… А если и заметишь – что толку? Все равно танку хана. Точно, исчадие ада эти собаки. Кошмар для всех парней из панцер–дивизии.
…А ещё раньше повернула назад пехота. Чего лукавить – драпанули остатки батальона. А чего себя под пули подставлять? Вон и так их сколько полегло.
Толку-то: Иванов все равно не одолели.
Кто-то из бегущих, хрипло дыша, прокричал:
— Гляди-ка, Шульце убит… А говорили – он везунчик… Заговорённый…
— Все, отвоевался, – загнанно сипя, согласился другой, заприметив на бегу окровавленное тело фельдфебеля. – Ещё одна такая атака… И мы все… Тут… Поляжем…
Но всего этого Шульце не слышал. Не мог услышать…
В страшном бреду к нему навстречу снова полз этот русский капитан – одна малиновая шпала в петлицах. Ползёт, торопится. Шульце даже слышит его дыхание и стон – ноги перебиты у капитана, – а нет сил броситься прочь. Он будто застыл на одном месте. Наваждение какое-то! А жуткий русский все ближе и ближе подбирается. Грязный окровавленный бинт сполз на глаза, горящие такой лютой, обжигающей ненавистью, что Шульце захотелось кричать, выть от страха. И бежать, бежать, бежать наутёк – только бы не видеть эти глаза! А куда бежать? Не развернуться и не укрыться среди дымящихся обломков камней и битого кирпича на этой дышащей смрадом и надвигающейся смертью узкой улочке Смоленска. Где же спасенье? Нет его! А страшный русский капитан все ближе и ближе.