Тайное оружие Берии. «Собачий спецназ» НКВД

   Как только фрицы угомонились, наш герой–комбат был арестован особистами вместе со своей ППЖ. Прав оказался чекист: и дня не прошло. Сдержал, значитца, слово своё… М–да–аа, вот как оно по судьбе вырисовывается. И то верно: плетью обуха не перешибёшь. (И снова поработал красный карандаш Канариса – зер гутт! Zoldaten Sleng?..) А комбатовской крале вменялось, что она якобы все пыталась выяснить у «мальчиков» (ну–у этих, которые «секретные», с овчарами), «откуда они». И как они управляются с такой сворой. Довыяснялась, стерва, потаскушка смазливая. Сперва с комполка тешилась. А когда ему надоела – а может, тоже перед особистами забздел – дружбану своему передал, тоже командиру батальона. А когда того шибко ранило, недолго горевала. К нашему майору сбежала. А тот и слюни развесил, втюрился по уши, будто никогда баб и девок не видел. Вот и влип, дурень, за свою влюбчивость по самое не могу…

   Не мудрено – по всему видно – девка–огонь. Не устоишь перед такой. Так‑то оно так, но переходящий красный вымпел, как в нашем МТС, он и есть переходящий. Только на этом песенка её была спета. (И снова пометка красным карандашом – («Что есть переходящий красный вымпел?»).

   …Комбат наш все пытался её урезонить – «молчи, дура, под монастырь нас обоих подведёшь, загремим под фанфары, к едрене фене. Как пить дать «загремим».

   А она опять за своё – ты чо, старлея какого‑то испугался? Ну, ты, майор, даёшь, а ещё орденоносец…

   Он ей лишь устало возражает: «Шлёпнут нас чекисты обоих за милую душу и глазом не моргнут. Ей–богу шлёпнут». Как в воду глядел.

   А стерве‑то что – море по колено. Опять за своё… Да и под хмельком была. Любила она водочку. Комбат даже часового у входа в блиндаж выставил, чтобы не в ыпускать её оттуда. Кого там… Что для неё часовой? Простой солдат, так, тля… А она полюбовница самого майора–орденоносца. Это вам – не фунт изюму! И нет для неё никаких преград–ограничений. Часовой? – да хоть десять выставляйте. Что хочу, то и ворочу. Моя власть.

   Эх–ма, горе не беда… Да выходит по всему беда. Да ещё какая беда: горе–горькое.

   Вот, это видимо, и переполнило чашу терпения особистов. Прибыло их несколько человек вместе с «секретными». И на беду двое особистов погибли на рассвете при артобстреле. Все одно к одному… А тут ещё «секретные» понесли ощутимые потери в бою. Поэтому особисты, не церемонясь, прихватили комбата за жабры вместе с его ППЖ. – «Загремели под фанфары». Загремели.

   («Ну и язык у этих проклятых русских! И что значит: «прихватить за жабры», «по самое не могу», «под фанфары загремим»? И как это там у них – «ППЖ»? О, майн готт! Мой разум отказывается это воспринимать. Варвары, и язык у них варварский».)

   …Очевидцы рассказывали, как белугой ревела потаскушка, – все не верила, что это всерьёз. Дошутковалась, стерва. Впрочем, все это происходило на моих глазах. Потом вдруг нашу роту вывели под вечер недалеко в тыл, в лесок. Построили нас на опушке. Поначалу думали на переформировку, слушок такой ходил. Однако все вышло иначе… Страшно до жути вышло. Вот война, подлюка, какие фортеля выбрасывает…

   Ротный и взводные глаза вниз опустили, не смотрят на комбата. Понимают, что к чему. Я вот признаюсь честно, как на духу, в такой исход не верил. Думал, попугают для острастки, и делу конец. Отпустят майора и санинструкторшу с миром. Ан нет… Вон как оно вышло. И на душе муторно, и мурашки по телу: неужели и взаправду шлёпнут майора нашего и его ППЖ? Сомнений нет. Вывели отделение. Слава богу, не наше! Как тут такой грех на душу брать, скажите на милость? Хоть тут повезло. Старший из особистов сорвал орден с груди майора – не позорь награду!

  Девка ему бухнулась в ноги: «Дяденька, миленький, прости меня дуру! Не со зла я… Дя–я-день‑ка–аа… – И сапоги ему целует. – Беременная я! Ребёночка жду, дяденька. Про–оо–сти–и-ии…»

   На особиста – ё–моё – смотреть страшно. Бледный, как полотно. Желваки на скулах играют. Видать, тоже переживает, волнуется. Не так‑то просто в своих стрелять, будь ты хоть и тысячу раз чекист. Но… Но, видать, сделаны они из другого теста, чем мы, грешные.

   И как обвал камней, прозвучали в напряжённой тишине его слова: «Я решений своих не меняю и приказ не нарушу. И никому не позволю». Сказал, как отрезал.

   Все.

   Расстреляли – и вся недолга – комбата и его ППЖ. Судьба, знать, у них на роду такая написана: от своей пули умереть. Так вот выходит. Нда–аа.

   …Комбат и здесь в труса не сыграл. Мужик, что ни говори, геройский. Смерти окаянной не раз в глаза смотрел. Дерзко поглядывал на особистов и все пытался урезонить свою подругу, подбодрить.

— Не реви, дурёха. Сама виновата. Встань, не унижайся. Ну же…

   Опосля уже в батальоне всем объяснили, что комбат нарушил Присягу и фактически стал пособником немецких агентов. Только мы в душе не верили. Враки все это. Наш комбат – и немецкий прихвостень? Ерунда это на постном масле – вот что я вам скажу! Но молчали, молчали… Молчанье, как известно, золото. Да и проще оно так.