Тайное послание библии.

Мы можем предположить, что Ковчег служил одновременно символом как Адамова камня, так и Небесного престола, на котором восседает Яхве, божественный первообраз Адама. В христианской Церкви эта символика переносится на Престол – главное священное место в каждом храме, на котором совершается Евхаристия: таинство нашего приобщения к Телу и Крови, тем самым к “роду” Иисуса Христа. Вероятно, христианский культ приобщения к Иисусу в таинствах крещения и причастия в общих чертах воспроизводит древний культ вочеловечения, т. е. приобщения к Адаму, вхождению в Адамов род. Яхве через пророка Исайю говорит: “Вот, Я полагаю в основание на Сионе камень, камень испытанный, краеугольный, драгоценный, крепко утвержденный: верующий в него не постыдится” (Ис. 28:16). Иисус сравнивает Себя с этим камнем: “Камень, который отвергли строители, тот самый сделался главою угла” (Лк. 20:17). Апостол Павел говорит об “отцах наших”, вышедших из Египта:

“Все ели одну и ту же духовную пищу и все пили одно и то же духовное питие, ибо пили из духовного последующего камня; камень же был Христос” (I Кор. 10:3-4). В Откровении Иоанна “белый камень” (опять вспомним абх. АБРЛАШ!) связан с “новым именем”, которое по существу символизирует новый этап развития, новый этап сотворения человека: “Побеждающему дам вкушать сокровенную манну, и дам ему белый камень, и на камне написанное новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает” (Откр. 2:17).

31. Процесс творения человека: новый этап.

Путь к этому новому этапу творения человека проложили святые прежних времен. В тиши монастырей они занимались главным делом жизни: созиданием собственной души. И уже из этой очищенной и заново выстроенной души вытекали свидетельство о Боге, пламенная молитва за мир, деятельная любовь и бескорыстная самоотдача людям. Стержнем духовной жизни преподобных была подготовка к смерти. Индивидуальная смерть представлялась как своего рода “момент истины”, когда результаты всех трудов и усилий жизни будут подвергнуты беспощадной проверке. При этом смерть никогда не рассматривалась как окончательная цель: христианство начинается с веры в телесное воскресение Иисуса Христа и с надежды на собственное и всеобщее воскресение. “Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века” – такими словами завершается Никео-Константинопольский символ веры. Но в практическом внутреннем делании внимание было сосредоточено на ближайшем, неизбежно предстоящем каждому испытании смертью. Память о смерти очищала душу от суеты, придавала жизни глубину и освобождала от инерции привычных форм существования. Как говорит ап. Павел: “Если мы в этой только жизни надеемся на Христа, то мы несчастнее всех человеков” (I Кор. 15:19).

Однако чрезмерная и односторонняя многовековая фиксация на факте смерти привела к почти полное выхолащиванию евангельского пафоса воскресения. Хотя традиционные фразы о грядущем воскресении усердно повторяются, но кто из нынешних христиан, не кривя ДУШОЙ, завещает повторить на своем надгробии знаменитую надпись из древнехристианских катакомб: “Мы ожидаем весны нашего тела!” Догмат воскресения тела - практически самый важный в христианстве - перестал вызывать интерес: мы нигде не встретим ни горячих споров, ни попыток детальной разработки этого учения и его следствий, ни свидетельств молитвенного углубления в главное обетование Нового Завета. Единственная, предпринятая сто лет назад, не во всем удачная, но проникнутая евангельским пафосом попытка русского мыслителя Николая Федорова, вместо конструктивного анализа и содержательной критики вызывает в современной церковной среде яростное отторжение. Как ересь, как злостное прельщение рассматривается сама постановка вопроса о практическом участии человека в деле собственного воскресения.

Примечательно сужение о пассивном примирительном отношении к факту физической смерти ИТАЛЬЯНСКОГО философа Э.Канетти

“Им невдомек, что они наделили ее /смерть/ большею властью, чем той подобьет по чину… Они препятствует той борьбе, что единственная стоила бы свеч. Они объявляет мудростью то, что на самом деле капитуляция. Уговаривает каждого присоединиться к их собственной трусости. Те из них, кто полагают себя христианами, отравляет таким образом самое ядро своей веры, черпавшей силу в преодолении смерти. Всякое воскрешение, какое удавалось евангельскому Христу, оказало бы, послушать их, бессмысленным.

“Смерть, где твое жало?”. Да это и не жало вовсе, говорят они, поскольку она всегда была здесь, вросшая в жизнь, ее сиамский близнец, они отдают человека смерти без остатка, будто некоей невидимой крови, безостановочно пульсирующей в его жилах, пусть зовут ее кровью смирения, эту тайную тень крови подлинной, неустанно льющейся для жизни /Э.Канетти, стр. 306-307/