Она остановилась, вычеркнула последнюю фразу и уронила голову на руку, сжатую в кулак. Это было все равно что говорить в пустоту. С минуту Лира не шевелилась, но, наконец, снова взялась за перо.
Эти два слова Лира вымарала и вместо них написала:
Но и эти слова она тут же перечеркнула и закончила письмо так:
В ящике стола на камбузе Лира нашла конверт и быстро запечатала письмо, чтобы не успеть пожалеть о написанном. Вписала адрес: «Доктору Малкольму Полстеду, Дарем-колледж, Оксфорд», – оставила конверт на столе, прислонив к солонке, и снова вышла наружу.
Она не находила себе места. Заняться было решительно нечем, но просто сидеть Лира не могла, несмотря на усталость. Она побрела вдоль канала, остро ощущая любопытные взгляды, которые бросали на нее речные жители и, в особенности, встречные парни. На площади перед Залом собраний, как обычно, кипела жизнь, и вскоре Лире стало неуютно под взглядами стольких глаз. И эти парни… будь с ней Пан, она в ответ смотрела бы так же дерзко. В прошлом она делала так не одну сотню раз. Или, еще лучше, вовсе не обращала бы на них внимания. Она понимала, что на самом деле эти мальчишки далеко не так уверены в себе, как пытаются показать, и что сбить с них спесь проще простого. Но понимать – это одно, а сделать – совсем другое. Сейчас она боялась всего, и это было ужасно. Больше всего на свете ей хотелось спрятаться, стать невидимкой.
Устав бороться, Лира вернулась на «Персидскую царицу», забралась в койку и вскоре забылась сном.
Пантелеймон тоже спал, но не так крепко: он то и дело просыпался и вспоминал, где находится. Некоторое время он лежал тихо, прислушиваясь к мерному стуку двигателя, к треску и скрипу старых шпангоутов и плеску волн, от которых его отделяло лишь несколько дюймов обшивки, – а потом снова погружался в неглубокий сон.